Новый Мир ( № 10 2005)

Раскрыл тут, что называется, наугад сборник Розанова1, заглянул в предисловие и читаю: “28 января 1881 года умер Достоевский. Весть эта потрясла Розанова. Через тридцать лет в статье „Чем нам дорог Достоевский?” он вспоминал: „Как будто это было вчера… Мы, толпою студентов, сходили по лестнице из ‘большой словесной аудитории‘ вниз… И вдруг кто-то произнес: ‘Достоевский умер… Телеграмма‘. — Достоевский умер? Я не заплакал, как мужчина, но был близок к этому… И значит,живогоя никогда не могу его увидеть? и не услышу,какойу негоголос!А это так важно:голосрешает о человеке все…””

Стоит ли говорить, насколько последняя фраза этого монолога применима к творчеству Мандельштама?

В 1922-м, возможно, в том самом году, когда в Институте живого слова Сергей Бернштейн записывал чтение Мандельштама, — в Харькове отдельной брошюрой вышла статья поэта, названная “О природе слова”.

“Русский язык — язык эллинистический. По целому ряду исторических условий, живые силы эллинской культуры, уступив Запад латинским влияниям и ненадолго загощиваясь в бездетной Византии, устремились в лоно русской речи, сообщив ей самобытную тайну эллинистического мировоззрения, тайну свободного воплощения, ипоэтому русский язык стал именно звучащей и говорящей плотью”.И — через страницу: “…Отлучение от языка равносильно для нас отлучению от истории. Поэтому совершенно верно, что русская история идет по краешку, по бережку, над обрывом и готова каждую минуту сорваться в нигилизм, то есть в отлучение от слова. Из современных писателей живее всех эту опасность почувствовал Розанов, и вся его жизнь прошла в борьбе за сохранение связи со словом, за филологическую культуру, которая твердо стоит на фундаменте эллинистической природы русской речи. Анархическое отношение ко всему решительно, полная неразбериха, все нипочем, только одного не могу, — жить бессловесно, не могу перенести отлучение от слова!”