Новый Мир ( № 10 2007)

Говорит прозаикМихаил Елизаров:“Я сам родом из провинции и очень ее люблю. Она печальна и прекрасна. Ее населяют очень хорошие, интересные люди. Они полны героизма. Они могут самозабвенно бухать, но и самозабвенно сражаться, если им дать смысл. А сейчас смысла нет, и они самозабвенно убивают себя. Но если им подарить возможность делать что-то другое, то они будут это делать замечательно. А столичный человек мне просто не знаком, а я не пишу про то, чего не знаю. Я уверен, что судьбу каких-то глобальных вещей решают маленькие люди. Их можно представить себе как маленьких демиургов. В каком-то крошечном городе беседуют дворники — и как они захотят, так и будет. Все зависит от них, просто они об этом не знают или забыли. Для меня существуют небесный Ивано-Франковск и небесный Харьков. <…> После шести лет пребывания в Германии я могу с горечью констатировать, что не появилось ни одной темы, которую я мог бы воплотить в художественном тексте. Эссе о Германии или о Берлине, которые я писал на заказ, — это была другая, журналистская работа. А так я разрабатывал старые запасы, которые привез из Харькова. Германия для меня не плодоносная почва. Это одна из причин, по которым я бы не хотел там оставаться”.

См. также: “Россия и русские должны понять: они никому не нужны, кроме самих себя”, — говоритМихаил Елизаровв беседе с Константином Рылевым (“Жрец советской магии” — “Взгляд”, 2007, 25 июля). А также: “Моя переводчица-немка сказала, что роман „Pasternak” — это шовинистическо-фашистский текст. „Pasternak” настолько расстроил немцев, что больше они моего ничего не переводят”.

Марина Тарковская.[Интервью] Беседу вел Олег Дусаев. —“The New Times”(“Новое время”), 2007, № 20, 25 июня.

“Отец и Андрей были похожи и каким-то эгоизмом. Творческий человек прежде всего эгоист. Это потом понятно, что его творчество необходимо большому кругу людей, а для семейной жизни он абсолютно не годится, такой человек… Он погружен в себя, в творческий процесс, который его не отпускает. И когда надо из него вырываться и выходить на поверхность, для него это драма. Для Андрея пойти купить хлеба было трудно. И папа таким же был. Он мог сидеть всю ночь писать, а на маму лег весь ужасающий быт — до войны и после нее. Папа был, в общем, небожителем, и Андрей был таким же”.