Новый Мир ( № 10 2009)

Говорили, что прежде-то он слыл мужиком компанейским, но после разорения старой Корчевы, когда пресекли его кожевенное да торговое дело, он как бы затаился, испуганно затих. Из-за вспыхнувшей под старостьнелюбкис женой продал он и лошадь, и тарантас, денежки куда-то спрятал, потом вдруг исчез при странных обстоятельствах… Это случилось в военное лихолетье, когда фронт приближался, и хоть вражеское нашествие не доплеснуло до Новой Корчевы, однако артиллерийская канонада явственно слышалась, особенно по ночам. Когда тут и кому разбираться, что случилось с корчевским кожевником!

Поговаривали соседи, что будто бы водилось у него кое-какое золотишко, обретенное бывшим церковным старостой при разорении храма в старой Корчеве… впрочем, это все домыслы, иначе говоря, тайна, покрытая мраком. Жена его, ставши вдовой, все перерыла и в доме, и на чердаке, и в подполе, вынимала кирпичи из печи, копала тут и там в огороде и в сарае… Нет, ничего не нашла, потому в послевоенные годы жила в сугубой нищете, годами носила одну и ту же юбку, одну и ту же заплатанную кофту. Куда делась вдова кожевника, продав дом, я не знаю.

Наверно, в далеком прошлом он был куда как хорош — крыша четырехскатная под оцинкованным железом, окошки на все четыре стороны; в каждой половине по две жилые комнаты и по прихожей и по кухне, в каждой половине печь — дом явно предназначался двум родственным семьям, места хватило бы, скажем, двум братьям с женами и детьми. Но теперь-то он был неказист, под заплатанной крышей, с покосившимся крылечком, с подгнившими нижними венцами сруба, отчего заметно покачнулся на теневую сторону. Уж не добрый молодец, а глубокий старик, обремененный многими болезнями.

Мою мать не смутило, что в передней, лучшей половине печь потрескалась и готова обвалиться, а в задней обрушилось несколько потолочин, что стекла окон в трещинах.

— Ничего, — говорила она себе самой. — Вот Витя с Юрой приедут, поправят.

Витя—это мой старший брат, он учился тогда в Москве, а я был еще дальше, в Сибири.

“Приезжай, — писала она мне. — Мать-то у вас брошена. Заболею — стакана воды некому подать”.

Мать не раз говорила прежде, что, будучи беременной мною, мечтала о дочери: мол, будет помощница. Я чувствовал себя в некоторой степени виноватым: едва появившись на свет, уже не оправдал ее надежд. Теперь я женился и здраво рассудил: она примет мою избранницу как собственную дочь, таким образом материнская мечта исполнится, и я сниму с себя невольную вину.