Новый Мир ( № 10 2012)

        Как флердоранж, как венчик на первом причастии,

        Кроме черных кругов под глазами, похожих на щели в мраморе,

        Где пробивали стену снаряды, ломая ее на части.

Иэтаснова здесь, как гнилой зуб в щербатом рту,

Чья-то мать? или так и не стала матерью? потеряла того, кто был с ней?

Когда-то была юной девушкой, стала вечной старухой.

Какая же она черная, контраст к его белизне.

        Подняв руку в белой перчатке, памятник

        Словно указывает на фото, которых и здесь полно.

        Развесил кто-то. Зачем? Сенатор не знает их,

        Это сборище с иконописными лицами. Но

Она говорит: “Живите долго. Живите долго, сенатор”.

Что, ей больше сказать нечего? Как он должен понять ее?

“Да будет долог ваш вечер, светом нации озаренный”.

Слова полны благоговения, голос исполнен проклятия.

        Ежедневно после мессы, пунктуальные, педантичные,

        Целиком в рамках вежливости и делового такта,

        К нему приходят мужчины и женщины возраста его внуков,

        Чтоб уточнить и проверить имевшие место факты.

Разворачивают большие карты и спрашивают: “Где это было?”

Карты усеяны символами: концлагерь, колодец, подвал или просто

Звездочка, означающая место захоронения.

Новые карты, прямо из типографии. Звезды, звезды, звезды.

        И списки, списки, вечные списки, и фотографии — до и после.

        Ему дают лупу: “Вот этот, пожалуйста, посмотрите получше.

        С ним было как со всеми, обычная процедура,

        Или, может, это исключительный случай?”

Он вручал ордена и медали. Они возвращаются с каждой почтой.

Большинство анонимно, но давно уже, чтобы не говорить “Ты тоже?”,

Он не проверяет номера и реестры. Иногда с медалью — записка:

“Простите, сенатор, она воняет. Терпеть уже невозможно”.

        Каждый день — слушанья. Все очень политкорректно.

        И дальние экскурсии в черном автомобиле

        Или даже на вертолете. Как же его страна прекрасна,

        Если смотреть на нее сверху. “Скажите, это вот здесь они были?”

“Живите долго, — она говорит, — со всеми хворями стариковскими,

И приходите почаще, в любое время ночи и дня,

Но нет, вы придете ночью и в лунном свете увидите,

Как красив сейчас этот город, хотя не для вас и не для меня.

        Для юных, для детей ваших внуков, не помнящих вашего имени

        Среди остальных имен, которым потерян счет,

        Живите с лагерями, подвалами, колодцами, тюремными камерами,

        С вонью ваших медалей, сенатор, живите, живите еще.

И приходите на это место, что вы избрали, а я подвинусь,

Вы, весь белый, кроме глаз, которые смотрят, не видя,

Черные, пустые, червивые, как могилы, —

Говорит эта девушка, эта старуха, — Сенатор, вечно живите”.

 

             Мужчина в свой выходной

Мужчина моих лет на Моркомбском побережье,