Новый Мир ( № 11 2009)

Даже комар, отзвенев, замолчал,

дятлу в сосне опротивела трещина...

Может, тут вправду начало начал —

берег, где только мужчина и женщина?

Шепчет углями ночной костерок,

щука, плеснув, в камышах заскучала...

Это, конечно, начало начала,

краткий, как жизни безвременной, срок.

Вот и восход выдул первую строчку.

Скоро и солнца зажжется пятак...

“Ты кого хочешь — мальчика, дочку?” —

“Спи, — отвечаю, — да будет все так...”

Утром к воде шла довольная женщина.

Блесны мужчины обдуривал язь.

Дятел, зевнув, вспомнил старую трещину.

Щука, плеснув, за охоту взялась.

 

 

*     *

  *

Виссариону Фуксу

Заработали на хлеб и на вино.

Большего не нужно, не дано.

Соль и солнце крошками в усах.

На веревке полотенце вместо флага.

Это — наших судеб сага: паутина на часах.

Что ты ищешь в светлой глубине

с аквалангом на пиратском дне?

Вылезаешь, разбираешь черепки,

звякнут заскорузлые монеты…

Это не монеты, это — Антики стихи.

Был гекзаметр, а я плету хорей.

Всяк плетёт, чего ему добрей.

Пусть оно на дне погребено —

будет миф, сказанье или сага.

На веревке полотенце вместо флага.

Заработали на хлеб и на вино.

 

 

Волоколамский этюд

С этой женщиной, спящей на левом боку,

я едва лишь знаком, я общений бегу

в нашей краткой поездке.

Я присел бы в ногах у нее, но, увы,

мы не только во сне, мы и в яви на “вы”.

Нам губами не встретиться.

И к тому же я старше ее во сто крат,

и к тому же не делом, а словом богат

(что, увы, не богатство).

Вот лежу и зачем-то лелею строку

с этой женщиной, спящей на левом боку

на соседней кровати.

 

Между нами полметра — и тысяча лет.

Мне заказывать надо плацкартный билет

для свидания с Богом,

а, пусть мысленно, не предаваться греху

с этой женщиной, спящей на левом боку

от меня в полуметре.

Ну да полно: уж птицы, а я все не сплю.

Что-то там про себя, как Емеля, мелю,

но наверное знаю:

с этой женщиной, спящей на левом боку,

как спалось бы мне сладко, подобно сурку,

в предпоследнюю зиму.

 

Старый Арбат

В кривом арбатском переулке

весной ветра нахально-гулки

и краткосрочными снегами

ложится тополь под ногами.

Блестит умытое окно;

сосед торопится в кино

(наверно, пик соцреализма);

другой (завидная харизма)

в своем подвальчике вино

с каким-то третьим распивает.

Я тут живу. Я тут давно.

Случилась жизнь. В ней все бывает.

 

Золотой

Истекут мои дни — то счастливые, то сумасшедшие,

с которыми сам не знаю, был ли я толком знаком,

и вот я выпишу тебя к себе, в мое давнопрошедшее,

и мы наконец уляжемся под пуховиком

где-то в Карелии, осенью, в моей палатке,

в лесу, где мхи на валунах что серебряный дым.

Ты будешь поцелуями ставить на коже моей заплатки,