Приподняла ящик со стола-спила, взвесила в руках: легкий, не консервы с севера. Осмотрела придирчиво, особенно пристально изучая печати на сургуче и налепленную сбоку квитанцию, — на вид все совершенно как настоящее, а номер почтового отделения и не должен мне о чем-либо говорить. Где оно тут, интересно, не в полуразрушенных же стенах так называемой станции... Впрочем, у местного Отса, если уж на то пошло, посылка не вызвала подозрений. Открываем? Если это привет от съемочной группы, брошенной на самовыживание, на произвол судьбы, потому что я уже не могла, не могла!!! — то там, конечно, какой-нибудь милый привет в той стилистике, на какую у них хватило чувства юмора и мести, одно не слишком-то отличается от другого.
Да, бросила. Они сами нарывались, они не стоили и не заслужили другого. Там, где надо было сплотиться, встать плечом к плечу и локоть к локтю, ощетиниться штыками общего сопротивления и общего дела, они — словно сорвали крышку с чайника — дали волю всему наиболее мерзкому и гнусному, что назревало исподволь, обседало изнутри, как пузырьки воздуха накаляющуюся перед кипением емкость. Вступила в активную фазу латентная война всех против всех, пружинно раскрутились тайные интриги, конфликты интересов и амбиций. Гадко и смешно. Как только прополз слушок, что финансирование по зарплатному фонду до сих пор не перечислено и вряд ли когда-нибудь будет, вся группа со зверским азартом ринулась перетягивать ставки и урывать друг у дружки съемочные дни. Прошел следующий слух, о грядущих сокращениях, сам по себе нелепый и бессмысленный, никакими сокращениями было бы, конечно, ничего не спасти, — однако прошел, и делом жизни каждого стало если не самому удержаться на плаву, то хотя бы утопить того, кто ближе.