Новый Мир ( № 12 2010)

А в глаза глянула — полные муки глаза. С чего, думаю? Боль-то уже успокоиться должна, не волком кусать, а червячком грызть. Оказалось — надобность у него. И молчит, чудак, жмется. Ну, с мальчишкиной помощью на поганый горшок все же уселся... да и то мне выйти пришлось, стесняется он, мол. Странный человек, очень странный. Ни простолюдин так себя не поведет, ни высокородный, ни во Внутреннем Доме, ни в провинциях. Точно его лет тридцать где-то в темном подвале держали, а потом выпустили в жизнь — свободен, мол, гуляй. Только вот после темного подвала мычат да слюни пускают, а не о всесильном боге проповедуют...

И почему я весь день о нем думаю? Мало ли мне в жизни странных людей встречалось? Один вот птицей себя считал, другой царским сыном, в младенчестве злодеями похищенным. А этот — почти нормален. Речь ясная, в глазах мути нет, и не пахнет от него безумием, как от тех. Однако же — ну нездешний он какой-то. С любой стороны взгляни — нездешний.

 

Оборвала я поток мыслей своих, пошла глянуть, кто меня спрашивает. Оказалось, немолодая уже баба, почитай, три дюжины годов будет. Худая, солнцем выжженная, глаза — как две дырки в Нижние Поля. Присмотрелась я к ней, вспомнила. С окраины баба. Вдова гончара Уиригми... а вот имени не припомню. Это плохо. Надо сразу впечатление произвести. Нельзя только на одну славу полагаться, этак ссохнется слава.

— Ну? — хмуро вопросила я, стоя на крыльце. — Чего дома не сидится, чего ради с гончарного края ко мне приперлась?

Она голову низко опустила, вздохнула:

— Беда у меня, тетушка Саумари. Может, сумеешь чем помочь?

Похоже, и впрямь беда. То-то она стоит как невидимой дубиной стукнутая. И тени на лице какие-то нехорошие. Не от болезни такие тени бывают.

— Ну, коли беда, так пойдем в дом, поговорим, — велела я и отступила внутрь. Женщина молча последовала за мной.

Поначалу думала я в “приемную” ее вести, где пень мой заморский стоит, а на стенах крысиные черепа развешаны, стеклянные звезды о семи лучах да пучки сушеных трав, не сильно целебных, зато сильно пахучих.

А потом решила — только напугается. Ей, бедняжке, и так несладко, тоской от нее разит.