Новый Мир ( № 12 2010)

— А то я колодцев не рыл, тетушка, — протянул он обиженно, выбираясь из ямы.

— Землю поковырять — невелика сноровка, — возразила я. — А вот выбирать места, думаю, тебе не приходилось. Так что закидаешь это... после. А пока что поговорить мне с тобой надо. Отмывайся давай да ступай на кухню.

Вскоре он сидел на полу, чистый, в новенькой набедренной повязке. Даже волосы растрепанные слегка пригладил. Видать, почуял, что разговор нешуточный будет.

— Вот что я тебе скажу, Гармай, — устроившись поудобнее, начала я. — Господин твой рано или поздно поправится, и пойдете вы с ним до дорогам да бездорожью. Бога этого Истинного проповедовать. А сие строжайше запрещено законами Высокого Дома. Каким богам на здешних землях поклоняются, те и разрешены, а за прочих наказание положено. Иноземцам, конечно, дозволено по своей вере жить, но чтоб местных на нее сбивать... за то смерть лютая. Как уж начальник уездный решит. Кол, костер, крысиная яма, колесо — много чего у властей есть. Тем же, кто новшества эти слушает и принимает, — их в палки, да все имущество в казну отберут. А самих в изгнание. Вот оно как... А господин твой в открытую о Едином Боге болтает. Значит, скоро попадется. Уже слухи ползут, что во Внутреннем Доме знают о заразе этой, насчет какого-то бога чужеземного. Знают и гневаются. Стало быть, обречен твой господин на смерть. Или селяне забьют, как это чуть не случилось, или уездным властям выдадут.

И тебя вместе с ним. Тебе умирать-то разве хочется?

— Зачем ты мне это говоришь, тетушка? — не поднимая головы, глухо спросил Гармай.

— А затем, что говорила я с господином твоим, и понимает он опасность и боится. За тебя, дурака, боится, не желает тебе смерти мучительной. И потому предложила я ему — пускай оставит тебя здесь, у меня. Собой сколь угодно рисковать может, а ты молодой еще, тебе жить да жить. Не бойся, тебе у меня плохо не будет, обижать не стану. Ну а как смерть свою почую, отпущу тебя на волю, да еще и денег оставлю.

Гармай наконец поднял голову — и я поразилась, как побелело его загорелое лицо, как заострились скулы. Губы у него дергались, а в краешках глаз набухали слезы. Будто ударили его больно, только не телесная та боль.

— Господин отдал меня тебе? — глотая слова, спросил он. — Я, значит, больше не нужен господину?

Я подумала, как лучше ответить, и решила сказать правду.