Новый Мир ( № 12 2012)

Всегда по мелким приметам можно отличить человека, близкого по духу. Мне нравился один скромный, сдержанный и гордый молодой кавказец. Я, видимо, был тоже ему близок. Во время ночных тревог, когда нас выгоняли в “укрытие” — канавы глубиной по колено, место-то болотное, — я громко рассказывал о новостях с фронтов. Случались и публичные стычки с собаками полицистами. Как-то вывесили они доску с гвоздиками, на которые нужно было каждому нацепить свой номерок, полученный вместе с лампой, — так видно было, кто не явился. Доску повесили до ламповой так, что люди с номерком возвращались навстречу потоку, получалась давка. Полицист Бауман стал бить “этих баранов русских”. Кричу: “Какой дурак повесил доску до ламповой? Кто этот баран? Перевесь вперед по потоку!” Бауман — маленький, с перебитым носом, опешил, умолк. Назавтра доска висела где надо. Но злость затаил. Выводил перед строем смены:

— Выходи сюда, большевистский агитатор! Видишь револьвер, пристрелю! — И направил пистолет.

Смотрю на него с презрением, не герой: было в самом деле безразлично. Давно заприметили и лагерные полицаи, но почему-то не трогали. Конечно, успехи Советской армии вправляли мозги и здесь.

Однажды пришла смена с работы. Посреди двора стоят “термосы с едой” — брюква, посиневшая при остывании. Хватаюсь за ручку котла, зову ближайшего помочь — им оказался молоденький грузин. Тащим к воротам, за нами другие.

Прибегают солдаты, комендант, нас строят.

— Кто зачинщик?!

Молчание. Полицаи находят этого беднягу грузина, выводят. Выходить и мне? Товарищи шипят: не смей, зачем? Парня гоняли бегом, он падал, обливали из ведра, опять гоняли. Потом привязали бревно на плечи и руки вдоль — распятие. Стоял немного и рухнул, опять обливали...

Когда истязатели устали, мы бросились к нему, отнесли в барак, сменили одежду, откуда-то нашелся хлеб. Согрели. Жив ли, генацвале? Простил ли?

А хлеб? И мне как-то ночью сунули пайку: “Ешь, молчи”. Только после освобождения узнал, откуда он появлялся.

Конечно, ребята видели, кто есть кто.