А на вечере, запечатленном этим CD, Тарковский говорил — завершая свое трехминутное выступление — удивительные вещи:
“Она была одна из первых трех русских поэтесс, вероятно, двадцатого века. Ну я не знаю, кто: Ахматова, Цветаева —
может быть(курсив мой. —П. К.) и Мария Петровых… А кто еще? Больше вы не увидите никого. Ее значение непреложно, потому что это поэзия очень высокая, это поэзия свободного, гордого, вольного и независимого духа, и она всегда останется с людьми, сколько бы ее ни издавали: в количестве пяти экземпляров, пятидесяти экземпляров, пятидесяти тысяч — это совершенно безразлично. Все ли стихи ее опубликованы или нет — это тоже совершенно безразлично, потому что стихи пишутся для того, чтобы их написать, а не для того, чтобы их читать или печатать. Это все уже пришло потом. Самое важное, что стихи написаны, и написаны они для того, чтобы их написать. Вот для этого существует поэзия…<…> Я ясно представляю себе величину этого очень большого поэта, который был признан, любим и чтим Пастернаком, Анной Андреевной Ахматовой, Мандельштамом. Вот такими поэтами, поэтами такого ранга. Мне кажется, что этого тоже вполне достаточно. Бессмертие ей обеспечено автоматически, понимаете? Поэтам хорошим, выдающимся поэтам — бессмертие обеспечивается автоматически, — самим фактом написания ими стихов”.
В конце июня 1979 года, то есть через месяц после кончины Марии Петровых, Давид Самойлов прислал Лидии Чуковской поминальные “Три стихотворения”: “…как стихи они сырые”. 1 июля 1979 года Лидия Корнеевна ответила: “Судить о стихах я как-то еще не могу. Пока мне кажется, что 2-е и 3-е больнее, т. е. вернее — чем первое. Личнее…” И добавила спустя две с небольшим недели: “Какая-то ее благоуханность, самоотреченность там передана. Если говорить не о „качестве стихов”, а о схожести портрета, то в портрете для полноты сходства не хватает — ее страстности. Она ведь была не только тиха, скромна, тверда, горда, но и страстна, полна любвей и ненавистей. (Это я не к тому, что Вы это должны отразить, — а просто так — о ней — Вам.)”
В окончательном варианте этот триптих был напечатан в самойловском двухтомнике 1989 года8, а здесь, на нашем CD, переводчик Морис Ваксмахер читает именно тот, обсуждаемый в переписке с Чуковской, старый вариант, где первым стоит “Этот нежный чистый голос, / Голос ясный, как родник…”.