Новый Мир ( № 2 2010)

Читать эту книгу интересно — даже если не из-за идей и анализа, то ради фактов и психологических зарисовок японцев. Например, история лейтенанта Фудзии Хазимэ, которого «командование не зачисляло в ряды камикадзе по причине семейного положения. Видя его отчаяние, супруга лейтенанта покончила с собой  — утопилась вместе с тремя детьми. И тогда мечта Фудзии исполнилась — он стал камикадзе и тоже погиб».

Мне кажется, что именно таких работ, в которых научный анализ и критический подход не теряются за изложением экзотических фактов и субъективным пиететом по отношению к объекту исследования, должно быть сейчас гораздо больше.

 

Э й м и  Я м а д а. Час кошки. Перевод с японского Г. Дуткиной, А. Кабанова. СПб., «Гиперион», 2008, 224 стр.

Весьма, думаю, удивились бы Сэй Сёнагон, Мурасаки Сикибу и прочие придворные дамы-писательницы, повстречай они Эйми Ямаду. Она произвела сильное впечатление, когда приезжала в Москву в 2001  году на презентацию сборника современной японской прозы, состоящего из двух томов: «Он» и «Она» (М., «Иност­ранка», 2001), куда входил ее рассказ, — сплошные браслеты и кольца в несколько слоев, несвойственный «приличным» японкам яркий макияж и искусственный загар… Выпускница престижного университета Мэйдзи и обладательница премии «Бунгэй», она прославилась «своей» темой — пишет о любви японки и негра с оккупационной американской базы.

Пишет, кстати, с зашкаливающими физиологическими подробностями и прочими атрибутами «жесткой» литературы: пол (по крайней мере в двух из трех повестей книги) липок от алкоголя, спермы и крови, хрустят под ногами осколки бутылок и зубов. Однако этим, казалось бы, общим для молодых японских авторов местом — вспомним того же Фудзисаву Сю, скучного до зевоты, — дело у нее не исчерпывается.

«Безвольная заводная кукла», «маленькая нахальная дрянь», румянец которой могут вернуть только «неоновые всполохи рекламы и несколько глотков крепкого алкоголя», героиня Ямады рисует какой-то удивительно нежный и хрупкий мир на заднике всего этого содома, этих гоморры и вавилона. Рэп ее черных любовников не заглушает звук джаза и дождя, на пике своих чувственных ощущений она вспоминает книги Дж. Болдуина и смешивает не только ядреные коктейли, но и иронию с одиночеством, боль с грустью. К тому же ее простая вроде бы речь иногда поблескивает, как осколки на асфальте: поцелуи «слизывают кожу», когда она счастлива, но через страницу, как только любовник уходит, ее отражение в зеркале тускнеет, как «выцветшая фотография».