Новый Мир ( № 2 2012)

Я нисколько не удивился, что электронный прибой по первой же просьбе выбросил на мой бережок останки отцовских сподвижников. Сподвижников очень недолгих — отцу было тесно в еврейском кабинете, он был устремлен во Всемирную Советскую Социалистическую Республику, он даже и носил вместо плаща где-то раздобытую клеенчатую куртку метростроевца. И лиц в этом сером туальденоровом мире было не разглядеть никакими силами. Пятиярусный хор в сером под серым туальденоровым солнцем на фоне туальденоровых деревьев и туальденоровых кирпичей туальденорового здания на улице туальденорового Карла Либкнехта. Чувствовалось, что публика здесь выстроилась и расселась поизысканнее, чем сержанты-радистки, — присутствовали туальденоровые галстуки, туальденоровые бородки, одна неразличимая дама даже перебросила через плечо туальденоровую лису, — но отличить Мармора от Либерберга я бы не решился. Так что я не сразу отправил этот хор отверженных обратно в жерло вечности только потому, что это было бы уже НАВСЕГДА.И еще меня чуточку сверлило какое-то светлое пятнышко в верхнем левом уголке этого беспросветно серого мира. Пока до меня не дошло, что светитсявыражение лица.Лица под кепкой-аэродромом не разглядеть (чуточку бликуют очки), а выражение прямо-таки родное.

Родное— разумеется, это было отцовское выражение, целые годы светившее в нашем детстве и без следа стертое в зрелости скорбными чертами благородного интеллигента, вечно оплакивающего страдания народа, о которых народ давным-давно позабыл или обратил в предмет гордости. И самого отца, покуда он страдал вместе с народом, весь степногорский Эдем ликующе (“Здрасте, Яков Абрамович!!!”) узнавал за версту по самой оптимистической походке и самому бодрому выражению лица. Вот это выражение и светило мне из-под серого грузинского кепаря. Отцу и в этот торжественный миг вылета птички не терпелось если уж не рвануть прямиком на Варшаву, то поскорее зарыться в газеты, выискивая там тайные знаки седлать коней.