Новый Мир, 2000 №03

После университета, отработав какой-то невнятный срок в немыслимой конторе, где китайской пыткой “тысячи кусочков” убивают вялое, бледное время, я загремел в колхоз то ли на уборочную, то ли на посевную, что во всеобщем планетарном бардаке было одним и тем же. Мы в основном ловили раков в прудах, посильно развлекались, пили горькую. Это было чистое отвлечение по Паскалю. Видавшие виды инженеры напряженно играли в бесконечный преферанс, и я как-то краем уха услышал, что вот, да! — есть, мол, игроки, всем игрокам игроки: когда, мол, служил в “почтовом ящике” № 12345, то там трудилась семейная пара — профессионалы, и не садись, они и своего сынка с малолетства приучили. А кто это, спросил я — и в ответ услышал твою птичью фамилию. О дальнейшем я не любопытствовал.

На выигранные у Боба и Гуни ты купил и “Эстонию”, и “Юпитер”, и что-то еще.

Наверное...

Все остальное, что я могу дописать о тебе, что мне удалось вырвать из бессвязности, выведать из редких встреч с однокашниками (я всегда спрашивал, к их недоумению, о тебе), совершенно лишено чувственности и складывается в несложную однозначную схему: ты, как письмо, попал в тот же “почтовый ящик”, где лежали заклеенными твои родители, и самый неожиданный кульбит судьбы — тебя призвали на два года офицером в какие-то там войска, где ты стал настоящим Германном, и все остальное, касающееся твоего достоверного исчезновения, покрыто тьмой и стало сумраком.

Ты стал равен сам себе.

Кононов Николай Михайлович родился в 1958 году в Саратове. Окончил физфак Саратовского университета и аспирантуру по философии ЛГУ. Автор четырех поэтических книг. Живет в Санкт-Петербурге. Постоянный автор журнала.

Птица и человек

БОРИС ВИКТОРОВ

*

ПТИЦА И ЧЕЛОВЕК

Грачиный остров

I

Затон пропитан керосином,

теряешь в пекле раскаленном

грачей, купающихся в синем

и пропадающих в зеленом.

Закат — над вырубленной согрой,

где хмель — дыханием тяжелым

укрыл сливающихся с охрой,

отогревающихся в желтом.

Скитаясь, ты искал напрасно

в горячем мареве костерном

птиц, забывающихся в красном,

запоминающихся в черном...

Окрест — пустуют интернаты,

ветвь над излучиною гнется

и держит в воздухе пернатых

бомжей разрушенные гнезда.

Голь островная из приблудших

давно отравлена портвейном,

знать не желает доли лучшей,

и снятся пасынкам ничейным

лишь остов церкви обгорелый

да хлопья сажи — за плечами.

И тополь — белый, белый, белый,

как ангел с черными очами.

 

II

Время третьей стражи,

откровенных слов.

Ночь — темнее сажи

и черновиков.

Жизнь пощады ищет,

ропщет не дыша,

как на пепелище

женская душа.