Новый мир, 2000 №07

Пятый день мы бежим от врага безводною степью
Мимо жалобных ржаний умирающих жеребят,
Мимо еще неумелых блеяний ягнят-сироток,
Мимо давно недоенных, мимо безумных коров.
Иногда с арбы сердобольная спрыгнет казачка,
Воспаленное вымя тронет шершавой рукой,
И молоко прольется на соленую серую глину,
Долго не впитываясь…

Тут особая сила поэзии, которая держится не на строгой рифме и ладном гладком размере, но на энергетике вдохновения — производного сильнейшего впечатления. Текст словно «самореализуется» — без видимого рационального, ремесленного начала. Такие стихи берутся не усилием, а изливаются органично.

В 1947 году Липкин пишет замечательное стихотворение «Тот же признак» (и симптоматично, что эти безакцентно проговариваемые в тексте слова вынесены Липкиным в заголовок). Кажется, стихотворение это — культурно-мировоззренческий манифест поэта, сфокусировавший вышеупомянутое довоенное мирочувствие. А Лев Гумилев мог бы, очевидно, взять его эпиграфом и к своему мировоззрению тоже:

На окраине нашей Европы,
Где широк и суров кругозор,
Где мелькают весной антилопы
В ковылях у заснувших озер,
Где на треснувшем глиняном блюде
Солонцовых просторов степных
Низкорослые молятся люди
Желтым куклам в лоскутьях цветных,
Где великое дикое поле
Плавно сходит к хвалынской воде,
Видел я байронической боли
Тот же признак, что виден везде.
Средь уродливых, грубых диковин,
В дымных стойбищах с их тишиной,
Так же страстен и так же духовен
Поиск воли и дали иной.

Не знаю, читал ли это стихотворение Николай Заболоцкий, но его поэма «Рубрук в Монголии» (1958) кажется соотносимой с поэтикой и проблематикой этого стихотворения Липкина.

Евразийство не как политическая доктрина, но как творческая картина мира — веская и логичная составная отечественной культуры.

Вообще Липкин, возможно, последний эпик в нашей поэзии, легко укладывающий в стихи историософские мысли. В его сознании и слове иррациональная циклопичность истории упорядочивается до исторической аксиомы. А все потому, что он проанализировал и продумал то, что для многих стихотворцев просто малоинтересный и «темный лес». Они пишут о себе и о том эмпирическом, что соответствует их недостаточно крупным личностям. А Липкин же думает о загадках мира, истории и судьбах народов. Он поэт гораздо б б ольшей мировоззренческой массы. И глубокого осмысления трагедии XX века. Стихотворение «Размышления в Сараеве» (1968) — яркий тому пример:

…На узкой улице прочел я след ноги
Увековеченный, — и понял страшный принцип
Столетья нашего, я услыхал шаги
И выстрел твой, Гаврила Принцип,
Дошедшие до нас, до тундры и тайги.
Когда в эрцгерцога ты выстрел произвел,
Чернорубашечный поход на Рим насытил
Ты кровью собственной, раскол марксистских школ
Ты возвестил, ты предвосхитил
Рев мюнхенских пивных и сталинский глагол.

Поразительные стихи. Поэт словно захлебывается — четырежды повторенное «ты»! И вместе с тем — какая точность исторического определения.

…Редкий случай: б б ольшая, во всяком случае никак не меньшая, часть стихотворений Липкина написана после шестидесяти. Там, где другие оказываются уже на износе, он набрал спокойную и ровную силу. Липкин избежал декаданса и доказал, что стихотворство не исключает здоровья — умственного и лирического одновременно. Ветхозаветный инстинкт самосохранения в данном случае возобладал над традиционным для пишущего по-русски стихотворца самоиспепелением. Еще в 1946 году поэт лаконично сформулировал секрет выживания (стихотворение «Договор»):

Если в воздухе пахло землею
Или рвался снаряд в вышине,
Договор между Богом и мною
Открывался мне в дымном огне.
И я шел нескончаемым адом,
Телом раб, но душой господин,
И хотя были тысячи рядом,
Я всегда оставался один.