В своей кургузой курточке, как есть, с подкладкой символического меха. Когда мы это начали, Бог весть, с ничтожной вероятностью успеха. Но это было, что ни говори, теперь припоминаемое вчуже, когда ты можешь видеть изнутри, на чтбо я до сих пор смотрю снаружи. Как будто красно-белый поплавок, всем корпусом подрагивая мелко, меж облачных ныряет поволок залатанная, старенькая «элка». И девочку примерно лет шести тошнит. И нет ни выдоха, ни вдоха. Я думаю: «О Господи, прости, наверно, Кузе было б так же плохо». Светает поздно. Дети крепко спят. Спят разметавшись, скомкав одеяла. Я понимаю, восемь лет подряд мне каждый день тебя недоставало. Словами благодарности судьбе, наивностью нечаянных наитий, жизнь движется, как гайка по резьбе, и катится планета по орбите. Но тот круговорот заблудших душ невольно подкупает постоянством мою непрозреваемую глушь, поросшую вполне банальным пьянством. Наверно, где-то около шести я рухну, и меня оставят силы. Как мне везло, как мне могло везти. Я прожил жизнь, как больно это было.
Ирине Викторовне Барановой.
Воспитание чувств до Флобера, откровение тайн алфавита — это первая робкая мера осознания мира и быта. Будут книги и библиотеки проявление смысла и слова. Тяга к истине есть в человеке безусловная первооснова. Жизнь учителя в самом-то деле есть отчаянная неудача. Продвиженье к немыслимой цели — непосильная людям задача. Может быть, это проповедь права, холодок глубины и свободы. Может быть, это тихая слава, что приходит к тебе через годы.
Давайте поговорим, например, о Бахе или для разнообразия о Глюке. Они надевали шелковые рубахи, отправляясь к знакомой шлюхе. Они играли на клавикордах редко, на органе — обыкновенно, и самодовольство на круглых мордах, как масленый блин, лоснилось, наверно. Они прожили жизнь так, как хотели. Посмертной славы — греби лопатой. Они не ютились в черном теле, как заповедовал Бог Распятый. Но они сохранили бессмертную душу, а это немало, ох как немало. Ибо сопротивленье удушью — труд, которого им перепало вдосталь.
Развиднелось, промокший орешник засверкал, начинало парить. Трое старых, затюканных леших на поляне сошлись покурить. Закурили и долго молчали, и один наконец произнес: — К сентябрю дорубить обещали, я вчера заходил в леспромхоз. — И пошли вдоль разбитой дороги, вдоль залитой водой колеи, волоча деревянные ноги, деревянные ноги свои.
Хорошо сработали, ладно, выверенно проложили просеку, поставили опоры, а лесное озеро вытекло и вымерло, треснуло, как блюдце из черного фарфора. А вчера под утро, без видимого повода раскрошив скворцам недоеденный хлеб, леший повесился на обрывке провода недалеко от опоры ЛЭП.