Новый Мир, 2002 №02

Впрочем, вряд ли задача римейкера, скрывшегося под бесхитростным псевдонимом, была столь бессмысленной и простодушно-пионерской — попросту перенести действие великого романа на сто тридцать три года вперед. Странно было бы предполагать, что сочинитель озабочен тем, как донести до современного, не больно-то, по его представлениям, продвинутого читателя чрезмерно сложный и насыщенный вроде бы неактуальным сегодня пафосом текст «Идиота». Для такого случая существуют дайджесты основных произведений классики, издаваемые для слаборазвитых старшеклассников средних школ, которым хочешь не хочешь, а сочинения-то писать приходится. Кстати, проект коммерчески вполне успешный… Цель же Федора Михайлова была, думается, в другом.

Цель была — в очередной раз показать, на какие именно радикальные новшества способен участник современной литературной ситуации. То есть, другими словами, «если автор умер, то все дозволено». Однако в данном случае мертвым оказался не столько автор, сколько текст.

«Идиот» Федора Михайлова — конечно, отнюдь не первое творение подобного толка. Читателю хорошо знакомы другие современные вариации произведений русской классики — Чехова, Толстого, Тургенева etc. Однако в отличие, скажем, от Бориса Акунина, не впавшего в рабскую зависимость от чеховского текста, но создавшего на его основе собственный абсурдный миф — новую, постпостмодернистскую «Чайку», Ф. Михайлов не проявляет никакого креативного дерзновения. Он лишь механически переносит современный сленг и современные реалии в пространство романа Достоевского, отнюдь не создавая при этом новой реальности, но лишь искажая и деформируя прежнюю.

Людвиг Витгенштейн в своих «Философских исследованиях» приводит знаменитое сравнение языка с городом, где соседствуют здания разных эпох. Нам важна не столько эта аналогия, сколько вывод ученого: «Представить себе какой-нибудь язык — значит представить некоторую форму жизни». Здесь же, несмотря на все старания «переводчика», отсутствует какая бы то ни было форма жизни. Механическая языковая трансполяция оказывается совершенно непродуктивной.

Забавно, что Федор Михайлов пытается полемизировать с Достоевским, резво колеблет его треножник. Чего стоит один только анонс на переплете: «Того, кто пытался великодушием победить коварство, — ожидает безумие. Того, кто пытался выбрать между жалостью и страстью, — ожидает смерть. Помните — красота не спасет никого!»

Как мне кажется, основной задачей сочинителя было сотворить из «Идиота» произведение, принадлежащее массовой литературе. Однако это совсем не такое простое дело, как представляется на первый взгляд.

У массовой культуры — свои абсолютно незыблемые законы. Эти законы на самом деле гораздо более устойчивые, нежели в культуре элитарной, которая существенным образом ориентирована на новизну и художественное открытие. Массовая культура осваивает лишь те из былых открытий, которые с течением времени воспринимаются массовым сознанием как клише, как некая маркировка, уже привычная и легко опознаваемая.

С Достоевским же этот номер не проходит. Вероятно, потому, что из всех русских классиков именно этот писатель был наиболее близок к тем свежим разломам в культурном сознании, которые принес с собой XX век. Да, собственно, и теперь он остается вполне актуальным. Важно и то обстоятельство, что Достоевский, как никто другой из писателей XIX века, был чуток и восприимчив к первым ласточкам массовой культуры — а именно к газетному репортажу и «низкому» жанру детектива. Они были для него одним из источников вдохновения. И невозможно заново опустить его героев с метафизических небес в породившее их лоно.

…У Владимира Сорокина есть пьеса под названием «Dostoevsky-trip». Ее герои «сидят» на таблетках, каждая из которых переносит человека в пространство произведений того или иного автора. После этого путешествия, как после любых наркотиков, происходит ломка — разной степени тяжести. Персонажи «Dostoevsky-trip» попадают непосредственно к героям «Идиота». Доза оказывается смертельной.

Светлана ИВАНОВА.

В самом центре существования Владимир Корнилов. Перемены. Стихи и короткая поэма. 1999–2000. М., Дом-музей Марины Цветаевой, 2001, 112 стр

Труднообъяснимо, но факт: Владимир Корнилов, обязанный возвращением в белодневную литературу новому «широкому» времени, занял по отношению к шагнувшему «за предел» расширению позицию чуть ли не самого левого крайнего! И безнравственная вседозволенность «дней свободы», и те перемены в составе и качестве общероссийской действительности (как они высвечены и отрефлектированы в новом его сборнике) столь недоброкачественны, что ничего, кроме глухого отчаяния, у автора не вызывают:

Считали: все дело в строе,
И переменили строй,
И стали беднее втрое
И злее, само собой.