Новый мир, 2002 №04

Героиня рассказа «На болотной стежке» сталкивается с той же проблемой. Ей тоже предоставляется возможность «предать соседа», хотя и не так прямо, как в предыдущем рассказе. Для этого даже ничего не нужно делать. Соседка, охранявшая ночью мост, в растерянности сообщает, что партизаны собираются его взорвать. И значит, от расправы оккупантов горе-сторожихе не уйти, да и всю деревню спалить могут. Соседка прибежала именно к ней, героине рассказа, — «Вы же учительница!» — с просьбой как-то повлиять на партизан. «Была учительница!» — пытается героиня снять с себя такую ненужную и опасную сейчас ношу. Но выбор даже в случайных и непредсказуемых ситуациях предрешен ролью. От учительской судьбы, судьбы интеллигента в народе, судьбы защитника и последнего спасителя, откреститься невозможно. Тем более, что роль скроена точно по героине, которая так и останется безымянной. Ведь главное, что она учительница — дочь учителя, жена учителя. Понятие долга и чести доминирует в структуре ее личности. Так же, как и у ее отца, отправившегося спасать местечковых евреев и легшего вместе с ними в общую могилу. «Может, весь их род оказался с каким-то генетическим браком, нарушившим элементарный механизм самосохранения. Но без врожденного инстинкта самосохранения может ли существовать особь, человек, да и нация в целом?» — так, пожалуй, слишком современно и несколько отвлеченно рассуждает она позже, сидя в арестантской яме партизанского лагеря.

Хочется заметить, что при всем внешнем правдоподобии деталей и психологии все же ощущается некоторая искусственность размышлений, которыми автор отягощает героиню. Высказывания ее сплошь и рядом повторяют уже сегодняшние, перестроечные и постперестроечные, мнения. Все это делает образ героини достаточно условным, иллюстративным. Да, все мы родом из соцреализма и с большим или меньшим успехом корежим реальность в угоду сегодняшним установкам.

Эти-то установки соблазняют Быкова видеть в белорусских национал-демократах чуть ли не ангелов, которые «искренне добивались хорошего для всех людей — белорусов, поляков, евреев». Насильственная сталинская политика белорусизации призвана была создать национальные кадры всего лишь для противовеса — разделяй и властвуй — пламенным революционерам-«интернационалистам». Но Сталин же их и попридержал. Самые резвые подверглись репрессиям. Законопослушный и приструненный костяк сохранялся, чтобы в свое время быть призванным к слову и делу (потребность в нем снова обнаружилась вскоре после разгрома фашизма). Активисты же, увы, проявили себя в сотрудничестве с фашистами. По поводу «наивных немецких руководителей» (так в рассказе «На болотной стежке»!) хочется заметить, что эфемерное белорусское правительство возникло еще в Первую мировую под крылом 10-й кайзеровской армии и также вместе с ней исчезло. Впрочем, никакого плана устройства, предусматривающего интересы белорусского народа, у немцев не обнаружилось — ни в первую оккупацию, ни во вторую. Вместе с тем созданию местной администрации немцы не препятствовали. Надо признать, что белорусские националисты под началом Родослава Островского инакомыслящих официально не преследовали. По следам украинских самостийников они не пошли: там происходило истребление не только деятелей, принадлежащих к другим национальностям, но и своих инакомыслящих украинцев.

…Мне кажется, что рассказ «На болотной стежке» значительно выиграл бы, двигаясь на пути к новелле, с минимумом размышлений и описания. В данном виде он на пути к повести. Сюжет загружен до предела. Некоторую сыроватость выдают и почему-то не переведенное белорусское слово «брук» (булыжная мостовая), и повторяющаяся, корявая калька с белорусского — «деревенцы». Хотя Быков писатель также и русский, билингв, и, разумеется, имеет право на словотворчество, все же этот неологизм представляется неудачным. Да и само название — болотная стежка — как-то режет ухо. Со стежкой ассоциируются дорожки, вольно разбегающиеся в поле или в степи. К болоту больше подходит тропка, добавляющая еще одно «о».