Новый мир. № 3, 2004

Розанов снова провалился в предсмертье. Внезапно вся жизнь предстала перед ним как на ладони. Вот бродячие танцоры, вот рукомойник, первая публикация… И это все? Больше ничего никогда не будет? «Колода», беседка, Димитропуло со счастливыми монетами, немецкая педиатрия… Все так. И даже согласен. Пускай. Эх, мои монеточки, грузила свинцовые, жуликами позолоченные, эхе-хе, а сколько счастливых, тихих вечеров просижено в кабинете над ними, сколько мыслей и озарений дала нумизматическая игра. Табак дрянь, а сладок… Табачок-окурочек, эхе-хе. В уборной покурить-подумать. Славные мысли приходили в голову. Великие мысли. И все записано, все останется. Так что прав Поэт, прав: «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман». И в основе не так глупо. Просто средств не было. Дали две пушчонки. А я и из двух пушчонок, как капитан Тушин. В предложенной ситуации оборонялся, и оборонялся изворотливо. Грецией защитился от «калтонай-малтонай», на пружине «калтоная-малтоная» балетным прыжком перепрыгнул тушу немецкой педиатрии, бегемотьей лапой педиатрии раздавил греческую нумизматику. А мысль — осталась. Свободная мысль. И останется. Вот так вот. Жил на окраине Европы, по краю всех и обошел. Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел…

Угасающий мозг, подобно перегорающей лампе, работал с утроенной силой. Все быстрее, быстрее, времени почти не осталось. И наконец все озарила последняя вспышка.

Пейзаж собственной жизни плыл внизу с убыстряющейся скоростью. Не совсем обычный ракурс, но, в общем, до боли узнаваемо. СТОП! Пейзаж замер. Какая-то во всем этом таилась Подмена. «Элохим-кадоним». Разве так? Совсем нет. Операционная система, регулирующая вербальные основания индивидуального мира. Стимуляция при помощи психотехнических приемов. Вызывает чувство умеренной эйфории, а в общем, непродуктивно. Придумали итальянцы в начале семнадцатого века. Как это… «калтонай-мардехай»… Нет же, совсем не так.

Геометрический узор жизни щелкнул и изменился. Головоломка наконец сложилась.

Богородице Дево, упование христианом,
Покрый, соблюди и спаси на тя уповающих.

Плачущий несчастный старик сидел у стены брошенной церкви. На нем было пальто со срезанным карманом. Старик пел… И этот плач уходил в великую, вечную звездную ночь… В ледяном небе сверкал геометрический ковш Большой Медведицы, сито Плеяд, огромный Юпитер…

Богоносе Симеоне, прииди подыми Христа,
Его же роди Дева Чистая Мария.

Флоренский смотрел на угасающего друга и одним углом сознания писал будущий некролог:

«Перед смертью Василий Васильевич четыре раза причащался, один раз его соборовали, над ним три раза читали отходную, на него надели шапочку преподобного Сергия Радонежского…»

Пускай ничего этого не было… Только беззвучное шевеление губ агонизирующего старика… На подушке лежал ссохшийся череп с высоким выпуклым лбом мыслителя. Как Флоренский шутил: монада-колобок. Все равно — тьмы низких истин нам дороже…

А Розанов беззвучно пел:

Объемлет руками Старец Симеон
Содетеля закона и Владыку всяческих.
Не старец Мене держит, но Аз держу его:
Той бо от Мене отпущения просит.

Маленький мальчик в заливаемой солнечными лучами беседке…

Тамара Жирмунская Растворение в белизне

Жирмунская Тамара Александровна родилась в Москве. Выпускница Литературного института им. А. М. Горького. Автор нескольких лирических книг. Живет в Мюнхене.

* * *

«Петушок или курочка?» —
голос из дальней дали.
В майке и трусиках дурочка,
снова в игру не взяли.
Переоденусь в платье я,
косу стяну тесьмой.
«Дачная аристократия» —
год сорок восьмой.
Я не в обиде: отроки
чужды самокопанию,
я в стороне, и все-таки
тянет в эту компанию.
Мальчики там тщедушные,
но по развитью взрослые,
девочки там воздушные…
Ночи стояли звездные,
дни на цветах настояны…
гбода даже не минет —
будут отцы арестованы,
детство детей покинет…
Нету у нас «Победы»
лаковой — первый выпуск,
дачу снимаем у деда
в потной рубахе навыпуск,
нету у нас скочтерьера…
Папе и маме моим
не задалась карьера.
Дом наш несокрушим.

Иноходец