“А почему бы их не снимать? — спрашивал Охлопков. — „Наш город утром”, специальный репортаж...” — “Во-первых, противно. Во-вторых, аппарат разобьют. И кто, где опубликует?” — “А нет ли здесь какой-то поэзии? Они стоят, как кошки на углах, естественны, непосредственны, беззаконны”. — “Я бы их штрафовал”. — “Кобылиц во времена оны не штрафовали... А кстати, знаешь, что предсказывали футурологи? Что города мира потонут в навозе, превратятся в авгиевы конюшни: число людей и экипажей неукоснительно росло. Но появился Геракл: Двигатель Внутреннего Сгорания”. — “Ну, в общем, ты возьми этюдник, выйди под утро и сам пиши”. — “Никто не согласится так долго позировать с голой задницей на ветру”. — “Живопись — неповоротливая бабушка”.
Охлопков устроился служить в кинотеатр “Партизанский”.
Отличное место — в центре города, возле универмага на бульваре; правда, и недалеко от тюрьмы, высящейся мрачным замком, — оттуда, из-за высокой стены, иногда долетал лай овчарок и вдруг наносило запах щей; грязный асфальт под стеной был усеян свернутыми бумажками, записками, перелетевшими оттуда, с той стороны, да так и не попавшими в руки адресаток, — тюремные журавлики, плавающие в лужах... Но ничего не попишешь, город — сложно организованное пространство, рассеченное стеклом, проводами, вздернутое телевышкой, здесь обычны резкие перепады, неожиданные совмещения. Не оттого ли и кажутся неравными равные расстояния — в поле и в городе.
Напротив кинотеатра магазин для новобрачных.