Новый Мир ( № 3 2008)

Слова в узелке

Найман Анатолий Генрихович родился в Ленинграде в 1936 году. Поэт, прозаик, эссеист, переводчик. Живет в Москве. Постоянный автор “Нового мира”.

 

*     *

 *

Начинается с голоса. То есть доносится крик.

Что-то клекота птичьего вроде. И он нарастает.

В это время с запруды сползает туман, как парик,

обнажая серебряный череп. И лебедь взлетает.

Проступают слова. Но не в них откровенье, не в них.

В иерейском их пафосе, вот в чем. Гримасой раввина

и одышкой кюре чья-то речь вырождается в стих —

для кого? — для собравшихся в креслах с вином у камина.

Этих жар литургий не словарная печь, а гортань

накалившимся хрящиком вольтовых дуг нагнетает:

повелитель ее и слуга, богоравная рвань,

разжимает уста, и из них белый лебедь взлетает.

Не за смыслом уже, а за беглым следя по лицу

дуновеньем от взлета, и смысл его мало-помалу

начинает ухватывать слух, благосклонный к певцу,

и бокал, поднимаясь, звенеть не мешает бокалу.

Этот эллинский звук европеец, подросток-старик,

как струну, подголоском в свой собственный гул заплетает,

в иудейски скрижальный, свободный от звона вериг,

отчего с языка, как с реки, белый лебедь взлетает.

 

*     *

 *

Этот июньский день

вписан в ничто — и ни в что

больше. И думать лень

позже о нем. Точней,

времени нет. Ничего нет.

Разве что душу тронет

что-то вроде войны,

лепящей кровь и родину,

или триумфа матери,

в родину влившей кровь.

Только они хранят

день этот, лето, всю жизнь

в мелких июньских цветах

и в перезревших звездах,

обесцвеченных светом.

Хрупкому танцу подвластен

выбор памятной даты

и соцветьям резным.

Слезы льются напрасно,

дух непоколебим.

 

*     *

 *

Сицилийского он не глотнет, наслаждаясь, вина,

ни кифара, ни пение птиц не вернут ему сна,

потому что он болен смертельно. Точней, умирает.

Но сама по себе продолжается с жизнью игра:

веселее, чем хочет он, дети кричат со двора,

на углях у старухи вздремнувшей кефаль подгорает.

Скоро век, как про это на русском писать языке

научил нас еврей, проносивший слова в узелке,

как улитка свой дом. Узелок завязавший на память

о таких дословесных, как “солнце”, “вода” и “земля”, —

дал обет каковые он веточками миндаля

в честь свою и во имя, хоть звался иначе, обрамить.

Здесь проехался шинами дутыми велосипед,

распоровший дорогу, как плуг реактивный торпед,

прочертивший прямую одну по песку и по глине —

клинописную строчку со словом разборчивым “был”.

Про кого, неизвестно. Письма сохранившую пыл —

непонятно зачем. И не в буквах, а в зубчиках линий.

 

*     *

 *

Мы желаем видеть нашего царя.

Книга Исхода.

Что бы там ни возникло,

ни разгорелось, ни сгнило,