Одноклассницы отметались сразу. Но я решила все равно кого-нибудь из них набрать. Елисеевой я скучным голосом сообщила, что сбежала из дому. И, зевая, добавила: задолбали. Елисеева затараторила: а как же, а что же? Да ничего, сказала я веско, пойду к своим пацанам жить.
В бывшей школе знали, что у меня есть пацаны, и Елисеева замолчала с уважением. Как только я положу трубку, она заложит меня, подумала я, ну и пусть. Затем я позвонила Лебеденко, Лавринец и совершенно уже непонятно зачем — старосте класса Никодимову.
Никто из них не отнесся к моему делу с сочувствием.
Серьезных людей, к кому можно было сбежать, не нашлось. Вот кажется, что ты кому-то нужен, а если как следует копнуть, то — никому.
От этой мысли я расплакалась. И, всхлипывая, набрала еще один номер.
Катька. Она так чудесно засмеялась, а потом, заслонив ладонью трубку, спросила у мамы разрешения и стала диктовать адрес. Сказала — запиши. Я еще подумала, зачем это. Запомню! Надо же, новый друг, летом на турбазе познакомились, а уже такая помощь.
Нужно было ехать двумя троллейбусами, в район телебашни. Очень странный район. Пустырь, длинная краснокирпичная ограда. Здания каких-то институтов — черные, погасшие. Я помнила, что раньше, в детстве, мама возила меня в эти края к репетитору по английскому.
Дорога была длинная и скучная. Троллейбус гудел как истребитель, а тормозя, словно сам об этот нарастающий звук спотыкался, и я, разомлев от медленного хода, дергалась в такт его кашлю. Я вспоминала, как мерзла, а мама говорила: давай погрею руку. Грела, а потом я, от неловкости торопясь, засовывала ее обратно в мокрую варежку. Между нами не приняты нежности — за руку держаться, обниматься и все такое.
Хотя давно, когда еще был папа, меня часто брали на руки, мама любила качать, а папа — таскать на копках-баранках. Смешное название — копки-баранки. Я потом спрашивала в других семьях — они о таком не слышали. А это когда тебя сажают на плечи и, подпрыгивая, бегут. Все очень смешно трясется. Белый от солнца квадрат окна, взрыв традесканции на подоконнике, мама. Она смеется и кричит: “Толик, аккуратно, дверь!” Поздно: у меня на лбу уже вспухает шишка, но я смеюсь. Смеюсь вместе с ними.
Я шла по пустой улице и ругалась. Ненавижу! Дураки! Взрослые — настоящие кретины. Думают, что можно взять и обидеть человека на ровном месте. И еще дверь выламывать.