Новый Мир ( № 3 2013)

Пожалуй, главное свойство поэтики Черных в верлибрах последнего десятилетия — универсальность, или как бы наивная всеядность. Черных работает на скрещениях. Так, «разговорная» риторичность современной западной традиции, на родной почве практикуемая, скажем, Львовским и Фанайловой («Мне стыдно за девяностые годы»), перекрещивается с «пышной» риторичностью византийской традиции. Но не следует думать, будто Черных смешивает «речевые нарративы» для создания эффекта разноголосицы, словесной ткани с неоднородной фактурой. В том-то и дело, что каждое стихотворение спето одним авторским голосом. «Византизм» — не маска, а один из пластов внутреннего мира лирической героини (сделаем эту уступку литературоведческой проформе, подразумевая «Наталия Черных»), потому столь естественно переходящей от обыденной речи к украшенной, от интимного лиризма к настрою и строю литургической поэзии. А в «Из писем заложника» слог постоянно меняется с почти телеграфного на романтически-образный, бытовые подробности перебивает афористическое обобщение.

 

Мама была в психлечебнице.

Отец узнал, что я в плену, из новостей. Не плакал.

Мне в пункте контроля сказали, что он писал президенту.

Представляю, что. Однако его не тронут. Он пенсионер,

он инженер тонких химических технологий.

<…>

Теперь, когда и лицо твоё позабыла,

а детали единственной встречи рассыпались, будто сгоревший листок,

жить очень странно…

 

Искренность и торжественность в их ненатужном сплаве — мгновенно узнаваемый эмоциональный почерк Черных.

Ее часто пространные верлибры сравнимы с потоками, принявшими в себя все, что им встретилось на пути. У Черных, как ни у кого из современных поэтов, прием есть только прием, средство, а не цель. Цель же — высказаться. Сложносоставность поэтической ткани ощутимо второстепенна для автора, который отдает себя целиком тому, что хочет сказать. Нет тщательного отбора: неожиданная, парадоксальная метафора («Мы видим друг друга сквозь бумажное зеркало. / Мы не бываем с тобою порознь») порой соседствует с банальностью, штампом, но именно так звучит хрупкая и жестокая музыка внутреннего Отрадного.

«Я хотела бы жить без забот и в рифму писать, / чтобы стихи мои запоминались, — а пишу совершенно иначе, / попадая под перекрестный огонь и кровавый дождь / на фоне цветущего сада в Отрадном».

 

Вадим Месяц. Имперский романсеро. М., «Водолей», 2012, 176 стр.