“Единственное, чему мы можем радоваться, — это свобода прессы и отсутствие института цензуры. Все остальное выглядит так, как оно выглядит. Например, интеллигентов, имеющих вес в сегодняшней Польше, можно поместить в эту комнату, в которой мы сейчас разговариваем”.
“А что делать, если в Польше нет ничего хорошего, кроме красивых девушек. Может, они не всегда умны, но по крайней мере хорошо выглядят”.
“Поляки, как сказал Норвид, — это великолепный народ и никуда не годное общество. Если взглянуть на историю, то это продолжается уже много лет. Поэты, бросающиеся на штыки, — это всегда пожалуйста, а вот быть в меру честным человеком и не делать ничего особо возвышенного — это уже проблема. Если вы хотите жить в Польше счастливо, то вам нужно иметь деньги и медный лоб”.
“Но мое личное мнение таково: в бесконечной звездной пустоте внезапно происходит малюсенький, просто микроскопический проблеск сознания — моего или вашего, муравья или какой-нибудь птички, — а потом, когда кончается жизнь, он гаснет, и продолжается это бесконечное ничто. Мне кажется, этому сознанию стоит блеснуть. Но в мае будущего года приедет новый папа и наверняка расскажет нам об этом что-то более интересное”.
Михаил Лобанов.
Из памятного. — “Наш современник”, 2005, № 11.“Дочь Л. Толстого Александра Львовна вспоминает, как ее отец и она уходили из Ясной Поляны. „Не могу описать того состояния ужаса, которое мы испытывали. В первый раз в жизни я почувствовала, что у нас нет пристанища, дома. Накуренный вагон второго класса, чужие и чуждые люди кругом, и нет дома, нет угла, где можно было бы приютиться”. Неуютно чувствовал себя и Лев Николаевич, учивший аскетизму, презрению к материальности, комфорту. „На станции Астапово его вывели из душного вагона и повели в чужую комнату. Был очень удивлен, что в комнате не так все, как он привык... настоял, чтобы была поставлена свеча, спички, его записная книжка, фонарик, все, к чему привык, без чего не мог жить”. И представьте теперь, после этого эпизода короткой, случайной бездомности, бездомность пожизненную, на которую ныне обречена масса людей, еще недавно, до „перестройки”, живших нормальной жизнью, а ныне выброшенных на улицу, прячущихся, как пугливые звери, в оврагах, землянках с собаками, в парках, заброшенных строениях (кстати, и у нас на юго-западе Москвы, в километре-двух от метро „Юго-Западная”, в Тропаревском парке). И какие еще ужасы готовятся „жилищной реформой”” (“О бомжах”).
Александр Люсый.
Три смерти. — “АПН”, 2005, 21 декабря