Новый Мир ( № 4 2011)

Среди всех книг Дмитрия Быкова “Остромов, или Ученик чародея” занимает особое, особенное место. Во-первых, это — завершение трилогии. Третье “О”. “Оправдание”, “Орфография”, “Остромов”. Навершие. Причем, как это и свойственно настоящим барочным писателям, а Быков — типичный барочный писатель, трилогия его движется каким-то странным иррациональным зигзагом, от конца (тридцатые годы и современность — “Оправдание”) к началу (революция — “Орфография”) и в середину (двадцатые годы, НЭП и тридцатые — “Остромов”). Но не это важно в третьей (или во второй?) части трилогии. Важно то, что “Остромов” — откровенное, открытое, яростное оправдание “лишнего человека”, написанное, что ни говори, человеком отнюдь не лишним, но деятельным, активным, влиятельным настолько, насколько вообще в современной России может быть влиятелен литератор. “Остромов” — гимн социальной нереализованности, умело, грамотно сделанный человеком, социально реализовавшимся на все сто процентов. Причем Быков с ходу отметает возможное объяснение, мол, его герой, Даниил Галицкий, потому лишний, что социальные условия не дают ему возможности стать необходимым; а вот как появятся условия для его социальной реализации, тут-то он и… Нет, нет, лишнесть Даниила Галицкого не то что принципиальная, она — природная, стихийная, естественная. Он не от мира сего. О чем, собственно говоря, Быков и пишет свой “самый” роман.

Почему “самый”? Потому что есть у этого писателя такая тайная, но очевидная мечта: написать великий русский роман начала ХХI века. “Остромов” — такая вот очередная попытка. Он самый “быковский” роман. Самый стилизаторский, самый литературный: