Как веский довод Максим ставит перед Ольгой свой бывалый магнитофончик:
— Слушай.
Он ищет “Останься”… Но знаковая песня никак не всплывает. Звучит что-то другое
— Черт. Куда она делась?.. Ты услышишь. Услышишь, как я тебя люблю, Оля-Лёля… Эта песня — это мое сердце!
Он нажимает перемотку, ищет:
— Всем своим пацанам сказал — если я ставлю эту песню, значит, все молчат. Все умерли!.. Сдохли!.. Мелодию “Останься” ничем и никем не перебивать. Все знают — не трогать… Что за люди! К ней нельзя прикасаться руками! Нельзя лапать… Тем более чужими звуками! Это наша мелодия, Оль!..
Однако же, так и оставив звучать чужеватую мелодию, Максим уходит. Еще разок чертыхнувшись. Убегает.
*
Ольга выключает магнитофон.
И пробует включить свою жизнь — она открывает книгу. А затем и тетрадку. Делает пометки. Надо бы не урывками… Вернуться бы к работе над диссертацией.
Коля Угрюмцев меж тем торопится на свое рабочее место. Как маленький автомат, уже проглотивший монетку. Прошел с мольбертом в глубину студии. Сел.
Рядом с ним тотчас замигал очередной подсвеченный Кандинский. Юнец заторопился, малюет.
Спасаясь кисточкой, как он сам говорит, от х-х-ронической г-г-головной боли.
А вот и сентенция при этой подсвеченной репродукции. Придется выслушать. Она кратка:
“
И еще разок, но более настойчиво:
*
О чем бы Ольга ни говорила, она о Максиме. Ей теперь уже поздно меняться.
— На чем нас прервали, Инна?.. Да, да! Слишком выпирающая, напористая его молодость…
— Если бы только!.. Но ведь он отсасывает у тебя рубли. Насос, как на пожаре… И заметь: при всей своей выпирающей молодости твой Максим на полкопейки не сумел устроиться работать. Заодно со своими проблемно безденежными…
— Безденежье, Инна, — это тоже молодость.
— А не суета?