Новый Мир ( № 5 2004)

В финале, видимо для того, чтобы достичь окончательного просветления, монах взбирается на высокую гору с очередной статуей Будды в руках и привязанным к поясу тяжелым каменным постаментом. По мере того, как он поднимается, мы видим ожившую рыбку, воскресшую змею… И, сбросив камень с души, водрузив божество на вершине, герой предается созерцанию восхитительного пейзажа — безмятежная лощина, внизу идеальной формы круглое озеро, и в центре его — в центре совершенного мироздания — плавает хижина-храм…

А потом все повторяется снова: монах начинает растить и воспитывать мальчика, который, в свою очередь, с радостным смехом мучит на крыльце черепашку…

Итак, в качестве альтернативы стихийной и детски-невинной жестокости бытия фильм (в полном соответствии с буддийским каноном) предлагает интуитивное постижение абсолютной гармонии сущего — “сознание Будды”. Оно, однако, с огромным трудом вмещается в сознание конкретного человека с его страстями, желаниями, фатальной вовлеченностью в хаотическое движение кармы. Нужно остановить, заморозить, успокоить в ледяной безмятежности вихревое мельтешение духовно-телесных буддийских атомов — ци, и тогда во всем и повсюду — на небе, земле и воде — будет явлен гармоничный лик Будды. Стихии подчинятся, лодка станет подплывать, повинуясь одному взгляду, смерть станет безболезненной вспышкой в пламени погребального костра... Но с каждым новым человеком все будет повторяться снова и снова: весна, лето, осень, зима… Вечное возвращение, вечное человеческое страдание, под поверхностью которого — все тот же вечный покой.

Даже несмотря на то, что Ким Ки Дук сам сыграл молодого ученика, сделавшегося сначала преступником, а затем монахом, этот гимн буддийской духовности кажется в фильме странно холодноватым, безличным… То есть все то, что запутывает человека в сетях кармы, выглядит живым и естественным, а то, что освобождает, — предстает как некий набор физических упражнений, упрямо нацеленных на преодоление естества. В результате специальных усилий наступает Просветление, останавливающее спонтанное течение жизни, переводящее стихию в новое “агрегатное состояние”, подобно тому как вода превращается в лед. И само это совершенное состояние мира и человека разворачивается на экране как ряд сменяющих друг друга, легко читаемых визуальных символов. Но оно при этом не переживается зрителем и героем интимно — как вспышка божественной радости, как поток мистического блаженства...