Пересоленная куриная похлебка. На ковре, притворно дремный, ротвейлер. Игорь, низколобый неандерталец с ушами ввысь, осушив тарелку, обмозговывал кости. Бабушка водила желваками, глаза ее мудро ели пустоту. Она столкнула влажную груду со скатерти. Собака распахнула глаза и, взвизгнув, захрустела.
Игорь подскочил:
— Фу-у! Дебилка, говорили тебе, не давай ей кости!
Семейство накинулось на старуху. Та, принимая крики, хоронила их в себя, поводя желваками.
Игорь сказанул: “Спасиб”. Через минуту из его комнаты загромыхало. Стало как на проходном дворе. Из всех, видать, только собака адаптировалась к этому грому. Даже глухая старуха затвердила: “Изверг, изверг!” Пульсирующий сход лавин — пот, вопль, оскал голого мужика, волосяная дорожка из-под плавок…
— Игорек, тише! — исказилась нарумяненная Мила.
А Михаил повел родственничков в голубую ванную — хвастать кафелем, зеркалом, эмалированным бочком унитаза.
Из ванной Андрей пошел к брату. Закуренная келия. В углу полинялый красный флаг.
— Заходь! — Игорь пятерней зачерпнул дым, развалясь среди хлама постели и запуская клубок в потолок. — Классный был чувак! — снизив музыку, заговорил о настенном, приколотом кнопками Мао.
Окно без шторы показывало вечер, главную площадь и знатное здание администрации, которое уже зажигали. Вместе с теменью огни становились упитаннее.
— Двадцать человек хватит. Двадцать автоматов. Возьмем эту контору голимую. Разошлем приказы. Губернатора арестуем, подпишет отречение. Неповиновение — расстрел на месте… — Комната впитывала отрывистую речь.
— Ничего у тебя не получится!
— Ты дурак, как все! А наглость — это второе счастье.
— Сам дурак!
Дверь заскрипела. Чуткая морда-кирпич.
Брат свистнул, втиснулось мышечное бесхвостое тело.
— Буля, чужой! Апэ! Чужой!
Ротвейлер вопрошающе гавкнул. Андрей привстал со стула, отпрянул. Не рассчитав, упал в постель. Когтистые лапы придавили грудь. Лай окатил душным запахом бульона.
А подле потягивался Игорек, и в зевоте плыла игра…
НБП
А утром на футбольном поле коричневый мяч гоняли взрослые бугаи, вскрикивая, как на дыбе.
Игорь согнулся в воротах, высунув кончик языка.
— Обезьян! — Вратаря дубасили без жалости.
Но мяч он не пускал, щеголяя перчатками из кожзаменителя с прорезями для пальцев.
— Эй, обезьян!
— Ну?
— Крепкий ты гондон! Получи!
Оплошал, подвернул ногу, снаряд шибанул в сетку, отпрыгнул упавшему в голову и закатился опять.
— Штраф… — Капитан, глумливо кривясь, шинелька без пуговиц, наклонился. — Сымай перчатки! Я не повторяю!