— Раис, роись! Лихачев, ты не граф! Мы знаем цену существованию!.. — Оратор ликовал у микрофона. — Они живут так, будто не умрут… — протянул он едко. — Не умрут, конечно…
Площадь ахнула. Заклокотал колокол хохота. Андрей удивленно стоял на грузовике. Множество флагов всех времен и народов, лоскутное одеяло… В сизой дымке простирался народ, теснился, жидко посверкивая глазами.
— Любая реальность — мерзость! — Рубанув кулаком, мужичок отступил от микрофона.
Скелет покачивался, волнуя дымку. Прикрепленный к шесту, костистый, гулял над толпой, подпрыгивая. Очевидно, скелетоносец старался вытолкнуть любимца как можно выше. На конце шеста, прямо над плоским черепом, торчала узкая фанера. Надпись терялась в сизом. Дымка поехала набок… Андрей вцепился глазами. И углядел единственное:
Я
Внизу, у грузовика, сбилась группа молодежи. Жмурился паренек в сером пальтишке. Губы надула рослая девка в барашковом тулупе. У ее плеча в воздухе возился голенький карла — пристально изучая мех, то и дело отщипывал кусочек. Девка вяло пихнулась, карла отплыл и опять принялся за свое.
— Невзоров!
Пальтишко бежал к микрофону. Товарищеские длани подтянули на грузовик.
— Они внушают, что о смерти думают одни старики. Они говорят: за нами нет молодежи! Неправда это! Братья! Мрази! Сестры! Дерьмо-о-о! Подлинная оппозиция — мы-ы!
Прянув от микрофона, соскочил вниз.
Люд ликовал.
— Свежий номер газеты “Труп”, — зазвучало надсадное. — Читаем и покупаем!
Андрей перегнулся через кузов.
Торговец с розово-грубым лицом помахивал пачкой газет. Иней на каракулевой папахе.
Внезапно знамена завертелись калейдоскопом, бледнея и выцветая и превращаясь в одно полотнище…
Гигантское пиратское аспидное.
Обглоданно-белый герб.
К Худякову повернулась ораторша, блонди.
Блондинка? — лысая, с шишкой меж угольных бровей:
— Андрэ. — Надвинулась, багрово дыша. — Гэ-Ка-Чэ-Пэ…
Худякову зажимали лицо. День пронзал шторы.
Куркин, сгибаясь над постелью, водил ладонями. Вика сопела, лежа на животе. На улице морозно бранился чечен. Андрей перехватил запястья.
— А? А? А? — сомнамбул замелькал веками и опустился на пол.
— Достали вы меня…
Старичок сидел, спиной прислонясь к дивану, прокуренные мокрые седины, тер глаз, а Худяков загнанно думал: “Враг мой. Всю душу высосал!”
Вика зашевелилась, злость переключилась на нее. Что лежишь, щелка?.. Последняя и первая их общая постель, последнее смыкание подушек под волосами, соединившее часы снов, а это не менее важно, чем минуты близости. Затрясутся до города, отмалчиваясь, в студеной парной электричке.