Новый Мир ( № 5 2008)

Нарастание симптоматики продолжается после того, как ее персонаж расчленяет священника и попадает в сумасшедший дом, где шесть лет пребывает в состоянии“вазелина”(ему самому очень нравится это слово). Думаю, что рабочим названием пьесы Вырыпаева вполне могло стать это самое “Вазелин”, однако в драме абсурда, которую он лепит из четко отобранного речевого мусора, прямые и лобовые ходы невозможны. Возможен “Июль” как крыша года, как пик человеческой жизни. Как средний возраст посетителей театра “Практика”, из которого они наблюдают трагедию нереализованности, старости и распада. Смерти.

Для того чтобы зритель воспринял этот спектакль как про себя, нужно, чтобы персонаж был похож на зрителя и, одновременно, не похож. Поэтому Вырыпаев берет заурядного пенсионера и открывает в нем бездны серийного убийцы и буйно помешанного. Постсорокинский текст помещает персонажа в предельно экстремальные, пограничные состояния, в которых обычные человеческие переживания становятся более выпуклыми и ощутимыми.

Виктор Рыжаков выбирает виртуозную Агурееву, медленно переполняющую себя состоянием, для того чтобы очистить колоритный вырыпаевский текст от возможных социальных ассоциаций и коннотаций и дать пример чистой экзистенции. Примерно как Беккет, но без западной дистиллированности. “Июль” оказывается картой-схемой внутреннего метрополитена русского, российского человека, которого, как это ни странно, больше всего волнуют нереализованность и, вероятно из-за этого, поиски абсолюта.

Нас смешат, а нам страшно, нас стращают — а нам и больно и смешно и никто не грозит в окно, потому что Буратино давно вырос, закончил школу и, проработав всю жизнь не разгибаясь, вышел на пенсию. Теперь, когда сгорел его дом, он больше всего хочет попасть в смоленскую дурку. А еще — повидать трех своих сыновей, которые работают дежурными в Архангельске. Ведь, должно быть, Архангельск — очень хороший город.

Это спектакль о старости и старении, о том, что жизнь не проходит, но прошла. О том, что суета сует, мусор мусорит, люди пьют чай, а между тем разбиваются сердца, желудки и селезенки — словом, все органы, все органы пищеварения и мироздания. Ибо человек эмансипировался до такого состояния, когда уже больше нет других людей рядом. Нет никого вокруг, ты сам себе мир — все твои мысли и внутренности.