Новый Мир ( № 5 2011)

и происшествий всяческих дорожных,

им хочется немыслимых страстей,

по нашим временам вполне возможных.

Им хочется угона навсегда,

душа к невероятному взывает,

и каждая падучая звезда,

задев о бампер, ужас вызывает.

При свете дня живут они, вполне

в порядке, вне подобных безобразий.

Тебе — не знаю, но известно мне

происхожденье голубых подглазий.

 

                  *    *

                     *

                  

Я уснул под Вандомской колонной,

трепеща, как осиновый лист,

на который стопой многотонной

мировой наступает турист

триумфально. Не надо коврижек:

человечество, дескать, — семья.

Ты меня потеряла в Париже,

я нашелся, но это не я.

Это все — от безделья и спьяну,

от того, что в бессонном мозгу

по горящему там автобану

Бонапарт разгоняет тоску,

чтоб явиться в Москву, и на Курском

подберет его правильный мент

между тех, кто не склонен к закускам,

осушая текущий момент.

Я тебя никогда не увижу,

а была ты не против, а за.

Мне захлопнут открытую визу

до того, как закроют глаза.

Что ни ночь — оркестровая яма,

где не первый скрипач оплошал,

но под ложной колонной Траяна

отлежится вселенский клошар.

 

 

                  *    *

                     *

Поздно ночью на таксомоторе

приезжал в какие-то дома,

в слабо освещенном коридоре

таяла предутренняя тьма.

Загустев меж этими и теми

во чужом пиру,

там блуждали призрачные тени

и вповалку спали на полу.

Соловьиных свистов

не было, и, вообще не быв,

бегали за водкой, у таксистов

втридорога гибель застолбив.

Ибо спали как на сеновале,

на зрачке держа свою звезду,

собственных имен не называли —

и не окликайте, и не жду.

Не садился во чужие сани,

а теперь, на конченом веку,

променяю сто воспоминаний

на одну хорошую строку

и не жду поклонов и приветов

от лишенных утреннего сна

домодельно-проклятых поэтов,

в будущем обретших имена.

 

                  *    *

                     *

Задурил ты ее, заморочил,

ибо тем, что ломал и курочил,

восхищенные очи лечил.

Вдруг увидит? — Возлюбленный, ай ты

меж каких обретался ловчил,

на какие посматривал сайты.

Отучились от пламени щеки.

Бесполезны любые уроки,

да и брать их нигде не хотел.

Все увидит. — Возлюбленный, ты лишь

избежал неприемлемых дел

и чужого успеха не стыришь.

 

                   

                  *    *

                     *

                  

Низко стелились над морем утиные нити,

не обещая особых открытий-наитий.

Что мое слово? Оно остается колом,

не соколом и не пташечкой, мелкой навеки.

Белое облако сделалось белым орлом

в полнебосвода. Отсюда работали греки.

Сосны шатая, кипит мировое пространство,

на Мировом океане печать окаянства,

спит Александр Македонский, попав на погост

в ранге майора, он, в общем-то, пешка и сошка,

с грохотом падают шишки — гуляет норд-ост,

я пропаду с головой под сосновой бомбежкой.

Кепкой на случай прикрыв оголенное темя,