Новый Мир ( № 6 2007)

— Миша мог так. Вот идем мы ему навстречу, человек двадцать, в унынии. И он заявляет: “Айда…” На Чистые пруды или еще куда. И все, ободрясь, весело, понимали, да-да, так и нужно, так и хорошо, это и есть лучшее, что можно придумать, шли на Чистые, и там тоже находилось дело. Харизматический человек. И мы недавно встретились с ним. Он протягивает тетрадку, обычную школьную тетрадку, помнишь, были такие, за двенадцать копеек, в линейку, где он ее только достал. И на обложке всякие рисуночки, ну вот как дети в школе рисуют, “Металлика”, разные варианты, как назвать эту тетрадь. И все перечеркнуто. А стихи неплохие, кстати. Но меня так скрутило вдруг, понимаешь, увидел, как это все по-детски, что ли, как беспомощно-незрело и оформлено, и подано — так, словно не сейчас происходит, а десять лет назад. На том же уровне. А ведь ему уже тридцать пять.

Подперев щеку ладонью, почти не мигая, смотрю на Алексея. Когда-то он ничем особо не отличался от выпивох и балагуров, которые так и роились в универе — там кружило их во множестве, словно мотыльков в круге оранжевой лампы на веранде. Мы все, в общем, тогда были как бы в одной стае. Разве что взгляд у него и тогда светился особый, прозрачный, легкий, и всегдашняя готовность засмеяться рисовалась в каждой черте лица. Но никто бы не мог, наверное, предсказать ему судьбу, разве случайно или по пьяни. Как-то я кривлялась перед ним, изображая преподавательницу по политологии со скрипучим голосом. Он посмотрел светло, пронизывающе и тихо молвил: “Не осуждай”. У меня аж руки опустились от такого отсутствия чувства юмора.

— Никого не остается. Их так немного. Куда они уходят? Ведь это ужас. Спекаются. Но Миша — ладно, он хотя бы спился.

— То есть — хотя бы?

— Святослав. Знаешь, что с ним?

— Понятия не имею.

— Но ты его помнишь?

Святослав был еще один наш вечный приятель. Ему очень шло его имя. Он был тонок, словно полупрозрачен, но в нем, в широкой кости и высоком росте, угадывался будущий Илья Муромец. Всегда молчалив, с опущенными долу ресницами, он был застенчив, как девушка. Собственно, нет, я почти его не знала. Да и кого я знала из тех, с кем здоровалась каждый день в коридоре или на лестнице?

— Он поступил в аспирантуру, — вспомнила я.

— Да, поступил. Просыпался часов в двенадцать и шел покупать газету. Прочитывал ее, затем смотрел телевизор или видеофильм. И засыпал. Так прошло три года. Он растолстел, обрюзг. Что с ним было… Цвет лица… Ладно.

— И что?

— И в конце концов уехал в свой Энгельс. Больше мы его не увидим, я думаю…