Новый Мир ( № 6 2011)

Башлачёв успел дать всего шесть интервью (первое в 85-м, последнее в 87-м), и в тот момент, когда его сотоварищи по рок-н-роллу несли в основном пафосное черт-те что, он уже поставил диагноз: «Явление рок-музыки — гигантское явление. А плодов никаких нет, я их не вижу». Или в другой раз: «Русский рок не чувствует своей глубины. Своей особой уральской, тульской, сибирский изюминки». Или в третий раз: «Люди, которых я вижу на сцене, — я им не верю. Я знаю, что они другие! Зачем играть в другого человека, когда можно играть в себя?! Но ты-то мелкий, а хочется играть в крупного! В себя-то начнешь играть, а ты никому не нужен, у тебя душа-то мелкая. А ты, будь добр, пойди поработай со своей душой, пусть она у тебя вырастет, окрепнет. Когда вырастет, тогда шагай и пой».

Или в четвертый раз по тому же самому поводу: «Многие игры мне кажутся странными, а многие странности просто играми».

Иногда звучало что-то вроде надежды в его словах: «Когда из джаза вся социальная суть выхолостилась, патрон стал холостым, можно стрелять куда угодно, пуля все равно никуда не попадет. А в рок-музыке еще достаточно много пороха. Я бы даже сказал, сырого пороха, который надо сушить. А сушить его чем? Чем угодно: своими словами, сухими дровами».

Вот это «своими словами» — волновало Башлачёва больше всего. Под «социальной сутью» он понимал далеко не «социальные песни», которые вскоре стали ходовым — и весьма отвратительным на вкус — товаром. Одно из ключевых понятий, важных Башлачёву, — корни, укорененность: в языке, в русской географии, в духе.

Башлачёв часто говорил о том, что для русского рока слишком важен вопрос «как» (проще говоря — мы безуспешно старались сделать «как на Западе»), но никто не интересуется «зачем». В итоге, опять цитируем Башлачёва, «все путались в рукавах чужой формы» — вместо того чтоб переодеться в свои телогреечки и петь так, как живешь, жить так, как поешь, растить душу и быть вровень себе.

К этой укорененности рок-движение так и не пришло. Башлачёв неизменно говорил, что любит песни Гребенщикова, дружил с Шевчуком, Ревякиным, Кинчевым, — но это были всего пять-семь, ну, дюжина имен. Пользуясь есенинским определением, надо признать: «иная крепь» не взошла.

Русский рок-н-ролл не то что не воскресил национальный дух — он даже не породил новых достойных детей.