Они очень разные: подтянутая, стройная Анна Сергеевна с ее шелковыми пижамами, крахмальными блузками, буклями, шляпками и вечной собачкой на руках; с серебристыми модуляциями голоса, безупречно старорежимным выговором, манерными жестами и неизбывным стремлением царить и повелевать. И толстая, резковатая, громогласная Люба — простая и наивная, без всяких затей, готовая при случае резать прямо в лоб “правду-матку”, но старательно подражающая подруге во всем: от бантов на блузках до жестов, какими Анна Сергеевна массирует перед зеркалом увядшую шею. При этом Люба свято убеждена, что Анна Сергеевна в маразме. А та, в свою очередь, так же свято верует, что Люба — непроходимо глупа и нуждается в ежеминутном руководстве. Анна Сергеевна любит всех опекать, крестить, протежировать; собирает у себя по воскресеньям каких-то престарелых, вышедших в тираж музыкантов. Она поит их чаем и кормит супом, позволяет репетировать у себя на кухне, но при этом далеко не всегда снисходит к их обществу, предпочитая витать у себя, в высших сферах — в спальне на втором этаже; туда ведет винтовая лестница, со ступенек которой удобно поглядывать на гостей несколько свысока. Люба обладает зато абсолютным слухом и музыкальными способностями; она слышит фальшь даже лучше настройщика. Анна Сергеевна это в ней ценит, равно как и само общество Любы, которая не только на фортепьянах играет, но и уколы делает виртуозно. Тем более что Люба — дама в общем-то самостоятельная и со средствами; в материальном смысле в обществе Анны Сергеевны она не нуждается. У нее есть шикарная вилла на берегу, оставшаяся от покойного мужа, и там тоже много всего красивого: чучела, перья, охотничьи картины на стенах…