Новый Мир ( № 7 2009)

После 1990 года Блонский уже не печатался: прогрессировала болезнь Альцгеймера. “Хочется верить, — пишет Вирпша, — что он ушел не бесследно, что традиция литературоведения, не ограничивающаяся „исследованием ножек членистоногих” (по определению Галчинского), найдет последователей”.

Игорь Золотусский. Апология Гоголя.Беседовал Виталий Каплан. — “Фома”, 2009, № 4.

“— Чего чаще всего не понимают, не берут в расчет люди, которые сегодня высказываются о творчестве Гоголя и о его жизни?

— Насколько я знаю, нынешние споры сводятся к тому, был ли Гоголь мистиком или нет. Споры эти „модны”, но совершенно неосновательны. Человек, верующий в Бога, не может быть мистиком: для него всем в мире ведает Бог. А Бог — не мистик. Он — источник благодати. Мистическое и божественное несоединимы. Между прочим, в „Полном Православном богословском энциклопедическом словаре” нет ни слова „мистика”, ни слова „мистический”.

Гоголь был верующий в лоне Церкви христианин, и понятие мистического не приложимо ни к нему самому, ни к его сочинениям. В них есть колдуны, чёрт, но это герои сказки. А чёрт у него часто фигура пародийная, комическая. Гоголь в шутку говорил, что всю жизнь преследует чёрта и хочет загнать его в угол. Конечно, он верил в то, что Богу противостоит дьявольское начало, но это не мистика, а духовный реализм. В отличие от сказочной нечистой силы из „Вечеров на хуторе”, во втором томе „Мёртвых душ” выведен дьявол без рогов и хвоста. Это дьявол современный, который „уже без маски выступил в мир”. Я имею в виду юрисконсульта, весьма цивильного на вид человека, но который страшнее любой нечистой силы. Устраивая в губернии великую путаницу (с помощью коловращения анонимных бумаг), он превращает мало-мальски существовавший порядок в хаос”.

Сергей Калашников.Изборник. — Литературно-публицистический альманах “Раритет”, Волгоград, 2008.

“Думается, Бродский недолюбливал Тютчева не из-за чрезмерных верноподданнических чувств последнего. Дело в метафизике, т. е. в этой самой Урании. Для Бродского Тютчев плохой метафизик, метафизик наполовину. Слишком ощутимо небрежение Тютчева конечным и чрезмерно увлечение бесконечным, ведь „в целом все конечное наводит на мысль о бесконечности гораздо чаще, чем наоборот”. Тютчев начинает с середины пути, отсекая самое любопытное: превращение вещи в ее чертеж. Дайте Тютчеву стрекозу — и он оставит от нее одни крылья. Но ведь есть „Итальянская villa”, „Она сидела на полу…”. Бродский же — как бы это сказать?.. — это такая, что ли, библейская ревность…”