Новый Мир ( № 7 2013)

Догадаться же, чьи плечи желал лобызать Ванечка, было не просто. Валя Зимникова, положим, к осени 1978-го (время создания «Полета в Ерусалим») свыклась с долей мыкающейся матери-одиночки. Но канистры влечения к Зойке-мотоцикл еще не были опорожнены до дна. К тому же Зойка и в сорок лет была женщиной экстравагантной. Зойка притарахтывала в лопухи перед курочкинским пристанищем Аполлонова на мотомустанге в сизом свечении дыма, в шаловливой кофтенке — с заранее нагими плечами (кожа, кстати, всегда была цвета жирных сливок), а однажды ее привез на почти голливудском авто муж поэтессы Аллы Чухатовой — Жека Петипа, успевший, впрочем, утомить всех изложением своего генеалогического древа, доказывающего боковое, но неоспоримое родство со знаменитым танцовщиком Мариусом. «Межупочим, — шатался Жека от Ванечкиных эликсиров, в частности от любимого тогда нами ёНастоя антисифилитического” попеременно с черным бальзамом ёСтрасть запоздалой женщины” вместе с экспортным вариантом ёDzerzhinsky sexy girls”», — межупочим моротво (мое родство) с М-м-мпетипа доказт фамиными педаниями (фамильными преданиями). У Мариуса была родинка...» — И он тянулся через стол к сливочной Зойке, чтобы «токо наушк, токо наушк» сообщить, в каком интересном месте у Мариуса была родинка. o:p/

Алла Чухатова (тогда она была любима столичной богемой) прислала Жеку в качестве посла: Алле хотелось познакомиться с Аполлоновым. Это тем более поразительно, что до весны 1980-го, т. е. до выпуска на Западе его «Полета» и последовавшего чтения текста в эфире «Голоса Америки», Ванечку знал очень небольшой и, простите, — специфический круг. Его выпивоны и амуры происходили среди аудитории, далекой от литературных исканий. Эта публика часто даже имени не помнила его. «Парень с рыжей челкой» — вот и все. Правда, у Вадика есть иная версия знакомства: поэтесса хотела проверить свои чары (начавшие подвядать) на юродивом из владимирской глухомани. o:p/

Она опоздала. В августе 1978-го к Аполлонову приехала Мария Розен. o:p/

o:p   /o:p

o:p   /o:p

3 o:p/

o:p   /o:p

Теперь-то я вспомнил (это как поздняя проявка фотопленки жизни), какой это был счастливый, нет, гогочущий день. И никакого молчания их — друг перед другом. Он был с ней сразу бесцеремонен, как, впрочем, всегда с женским полом. Брал за запястье. Тянул к чану, в котором маялась душистая «заборовка». Заливал, что хотя пишет прозу, на самом деле — поэт выдающийся. И даже при жизни — достоин памятника. Тихо шептал, что он — чудотворец. Поминал иорданщика-деда. Заворожил камышовой сторожкой, так и не раскрыв, что спрятал в сторожке дед осенью 1917-го, почему странный свет видели оттуда — и в 1937-м, и в 1941-м, и в 1945-м, и в 1953-м — и вообще-то светит этот свет до сих пор... o:p/

Сыпал похабненькими стишками из цикла «Мой маленький Ильич»: o:p/

o:p   /o:p

Ну где Ильич свой детородный потерял?! o:p/

За ним он с горя в Яузу нырял! o:p/

Ну где счастливый снова отыскал? o:p/

В саду Кремля под тенью ело-пал. o:p/

С тех пор его припрятывал в портфель. o:p/

И чист всегда, как первый картофель. o:p/

o:p   /o:p

Но вообще-то весь день Ванечка был образцом галантности. Вздумал, например, преподать всем азы политеса: как целовать ручки дамам? как подносить цветы? С поклоном. Показал. С полупоклоном. Показал. С притоптыванием ногой. Притопнул. Партнершей (не станешь демонстрировать стенке!) всякий раз избиралась Маруся. Ей было весело, ей было легко. Лямка соскальзывала с плеча. («У нее кожа — каррарский мрамор», — секретничал Вадик.) Когда мы возвращались в Москву, она смеялась, рассказывая про глупости своих мальчишек: Митеньки и Алешки. o:p/

Сильвестр Божественный (это он устроил знакомство Маруси с Ванечкой) обмолвился, что разговоры с Аполлоновым — это катание на американских горках. «На русских! — гудел Староверчик. — На русских!..» o:p/

О чем только не трезвонили в тот исторический день!.. Об учении стоиков и об искусстве застолья... О знаменном распеве и о модуляциях майских котов... О Гоголе и о гоголь-моголе... Об апперцепции и контрацепции...  О влиянии климата. Русская зима — первопричина литературы русской. Что зимой делать? Крестьяне режут ложки. Дворяне — строчат романы... А диспут с Сережей Аверьяновым о фамилии Иисуса Христа? Назарянин? Галилеянин? Давыдов сын? Царев? Экспертом была избрана Маруся. Мы знали о цикле ее религиозных стихов. Знаменитые «Жаворонки Иисуса»,  «Сны Магдалины», «Хлопотливая Марфа», «Палестинская вербочка»,  «Горница моя чиста, / Горница моя пуста...» были уже написаны. o:p/