Новый мир. № 8, 2003

Какие же экономические отношения являются наилучшими? В ответе на этот вопрос варианты «проекта» разошлись. Утопия казармы четверть тысячелетия противостояла утопии свободы, вначале как греза, потом — как воплотившаяся реальность. Но в конце 80-х годов прошлого века противостояние завершилось: «рынок» одержал над «планом» полную и заслуженную победу. И перед обществами встали новые вызовы и угрозы. Миновала еще четверть века, все мы стоим перед пропастью, но все еще не готовы это осознать.

В попытках определить эти вызовы и угрозы, ответить на них и состоит книга, все сказанное выше составляет лишь ее отправной пункт. Он может показаться и сомнительным, и не новым: проклятия в адрес Просвещения — общее место консервативного мышления, ну а «кризис Запада» — где она, та пропасть? Положим, читаем мы о ней часто; но разве не остаются США и страны Европы свободными, могущественными и процветающими?

Не задерживаясь на тезисах о Просвещении как таковом, Грей начинает изложение с 80-х годов прошлого века, с того времени, когда один из названных вариантов «проекта» уступил неограниченное поле деятельности другому.

До этого, напоминает Грей, западный и коммунистический варианты жили, по большому счету, в единении и согласии. Западный утопизм был в этом сожительстве абсолютно последователен: он стремился преобразовать утопию-конкурента на свой, правильный, манер — и одновременно поддерживал ее против неправильных (не утопических, а органических) сил. С этой точки зрения ненависть многих американских теоретиков к русскому национализму — не иррациональная «русофобия», а неприятие своих подлинных идейных врагов. Автор приводит многочисленные подтверждения этих внешне парадоксальных мыслей: так, напоминает он, в конце XX века социализм как интеллектуальное течение существовал только в США — цитадели либеральной версии «проекта». Причем в американской политической мысли социализм не противоречит либерализму, а практически сливается с ним.

Все это делает понятным восторженное отношение Запада к утопии «перестройки» коммунизма. Скажем, «в ежегоднике „Этика“ за 1992 год разношерстная команда западных ученых с важностью обсуждает различные аспекты рыночного социализма — концепцию, выставленную на всеобщее посмешище в переходных обществах посткоммунистического мира, где она и возникла несколько десятилетий назад. Лучше бы участники дискуссии в журнале „Этика“ обсудили перспективы реставрации монархии в России — тему менее анахроничную и, возможно, представляющую определенный интерес для тех, чьих судеб она касается».

Но вот коммунизм окончательно рухнул — под неодобрительно-настороженным взором западной интеллектуальной элиты. Причина настороженности понятна: силой, сокрушившей тоталитаризм, оказались национальные движения, в первую очередь — русский национализм. («Русский национализм», в терминологии Грея, — это стремление россиян продолжить свою историю и политическую культуру: ту их линию, которая, начиная с освобождения крестьян, была линией свободы.)

Как западное политическое мышление анализирует сегодняшний расклад мировых сил? В одной из глав книги Грей подробно останавливается на фундаментальном «Справочнике по современной политической философии». Вот принципы, положенные авторами в его основу. «Национализм… не рассматривается в „Справочнике“ на том основании, что его вряд ли можно считать сколько-нибудь влиятельной системой взглядов… Также и другие идеологии — такие, как теизм, монархизм, фашизм, — не упомянуты потому, что… в современном мире они играют, скорее, маргинальную роль». Таким образом, «Справочник» помимо воли авторов «содержит сведения о влиятельной англо-американской юриспруденции, позволяющей разрешать все политические вопросы путем апелляции к единственному фундаментальному праву — праву подразумевать не то, что сказано», — саркастически комментирует Грей.

Могут ли подобные взгляды как-либо определять жизнь прагматичных и разумных западных обществ? Разумеется, нет, пишет Грей. Однако «крах любой политической модели, принимаемой англо-американской интеллигенцией, почти не сказывается на политическом доверии, которым она, интеллигенция, пользуется в своей стране, — оно и без того ничтожно мало». Но с конца 80-х годов эта интеллигенция нашла новые «рынки сбыта». Неолиберальная модель, постоянно корректируемая реальностью в самих западных странах, навязывается либерально-социалистическими теоретиками России и Восточной Европе. Навязывается в своем утопическом варианте — без всяких корректив.