Новый мир. № 8, 2003

Последняя прижизненная книга Геннадия Головина, умершего в апреле этого года шестидесяти трех лет от роду. Почему-то его числили в почвенниках (их в основном и издает «Андреевский флаг»), а он был настолько вне всяких разделений и классификаций, что критика не знала, как с ним быть, и чаще всего замалчивала. Был он из тех неотразимо обаятельных, своеобразных, рано сформировавшихся писателей, о которых не сразу и вспоминаешь, когда начинаешь перечислять любимцев; что-то было в нем общее с Константином Воробьевым, тоже не оцененным при жизни, но обретшим верную аудиторию. Головин тоже писал как бы для одного себя. В меру иронично, тихо, непритязательно. Все его сочинения мало похожи друг на друга — очень уж разный материал: вот повесть о том, как герой ехал на похороны матери («Чужая сторона»), о том, какая безнадежно чужая у нас страна вокруг и никому ни до кого дела нет. А вот «Приговор исполнительного комитета» — нервная, рваная повесть о терроре, о начале века. Тут же и «Паранормальный Фарафонтов» — не то памфлет, не то сказка (самое слабое сочинение Головина, но и оно на фоне современных потуг в этом жанре выглядит шедевром). И вместе с тем автор вполне узнаваем, при всем разнообразии подвластных ему интонаций и ритмов: это на редкость обаятельный мужик, в глубине души уязвленный, хитроватый, независимый. Такой, на мой взгляд, и должна быть настоящая русская проза — вне всех станов, вне деклараций, разнообразная, богатая, гибкая, с двойным дном. Не сказать, чтобы Головин безупречен, — иногда многословен, иногда остроумие его натужно, иногда действие буксует… но несомненно одно: сочиняя, он всегда решает собственные, а не чужие, не навязанные задачи. И наслаждается процессом. Думаю, в нашей литературе он был единственным наследником шукшинской традиции (к которой иногда без оснований пристегивают Пьецуха — писателя совсем другого, щедринского склада). Головин многое на свете любил и многому радовался — собакам, водке, яблокам, анекдотам, собственному словесному дару. Пока он был рядом — его можно было не замечать; когда он ушел — сразу обозначилась ничем не заполнимая пустота.

Татьяна Москвина. Похвала плохому шоколаду. Сборник статей. СПб., «Лимбус-Пресс», 2003, 320 стр.

А это читать не скучно. Потому что не проза. Впрочем, как показано выше, и проза бывает интересной, когда автору интересен он сам. Москвина — еще один пример такого самодостаточного критика, которому есть что сказать, который самоуверен без самовлюбленности, дерзит без хамства, полемизирует без запала… Очень петербургское явление. Пожалуй, ее избранным эссе самое место в серии «Инстанция вкуса». Оказывается, в талантливом человеке и субъективизм приятен. Москвина — в некотором смысле образец кинокритика (ну, еще бы я помянул в этом ряду Елену Стишову, Наталью Сиривлю — хотя читать интересно и Манцова, и Маслову, и Горелова): тут и образованность, и остроумие, и знание контекста, но главное — честность перед собой. То есть если Москвина не любит Михалкова, а он вдруг снял хорошее кино — она так и напишет: хорошее. И себе не даст погрязнуть в вульгарном социологизме, и других, замеченных в классовой ненависти к барину, поставит на место. А если Москвина любит Сокурова, а он вдруг снял пошлость или глупость, — она скажет, не сомневайтесь. Но хлестко обозначить ошибку или провал художника — для нее не самоцель: она (не знаю, сознательно ли) руководствуется тем же принципом, что и Аннинский. Лев Александрович сказал как-то: «Мне интересно не качество фильма или книги, а состояние художника» (было это, кажется, на встрече со студентами МГУ). Идеальная, по-моему, стратегия для критика — и самая уважительная.

Но не только в этом дело. А еще и в том, что Москвина отлично понимает главную современную дихотомию, главный выбор — Афины и Спарту, дом и государство. И не тешит себя иллюзией, что можно построить сильное государство, не разрушив частную жизнь множества его граждан. Мне-то кажется, что эта дихотомия устарела, что в отсутствие государства и дом распадается, что Москвина потому и не верит в михалковскую, скажем, утопию, что не готова принять афинскую Спарту или спартанские Афины… Во всяком случае, я благодарен Москвиной уже за то, что биографически, кланово, идеологически принадлежа к «клану Сокурова» (или «клану Германа»), она готова всерьез, честно и уважительно говорить о клане Михалкова. А еще я люблю ее за то, что она не желает принимать постмодернистского уравнивания всего со всем — не смешивает элитарную культуру с массовой, политику с искусством, шоу-бизнес с творчеством. И называет себя интеллектуальным боевиком. Привет бойцу от бойца.

Михаил Веллер. Долина идолов. СПб., «Пароль», 2003, 350 стр.