Лида видела, что Игорь Иванович чем-то расстроен. Причиной тому были не ее конкретные ошибки, а что-то другое. Совесть подсказывала ей, что она предала игру, к которой ее привязывал инстинкт прирожденной одиночки, стремящейся обеспечить за собою некий общественный статус, сглаживающий индивидуальное начало. Но в чем заключалось ее предательство, Лида не могла понять, хотя внимательно выслушала все замечания тренера. Лида по-прежнему добросовестно тренировалась дома, прыгала через скакалку, сменяя ноги по сто пятьдесят раз в минуту, у других девочек скорость была намного меньше. Она по-прежнему в высоком прыжке перехватывала мяч в точке излета и мягким движением кистей направляла его в корзину. Но на смену былой сосредоточенности, позволявшей ей использовать в игре лаконичную “точечную” тактику, перенятую у Игоря Ивановича, пришло странное воодушевление, связанное, очевидно, со скамьей для зрителей: ей теперь хотелось, чтоб на нее больше смотрели. Как только клетчатая рубаха Саши попадала в поле ее зрения, Лида подпрыгивала так высоко, точно пол пружинил под ее ногами; захватывая летящий мяч кончиками пальцев, она передавала его с отскоком от поля, делая множество обманных движений, — а между тем тренер не выносил такой “обманной виртуозности”, одинаково изматывающей и соперника, и самого игрока. Ожидая мяч, Лида делала множество ненужных жестов, как будто наэлектризованная, не могла устоять на месте, потягивалась, расслабленно болтала кистями рук, поправляла стянутые в узел волосы… А то вдруг остывала, становилась вялой, — это означало, что клетчатое пятно Сашиной рубахи исчезло. Тренировки и соревнования перестали приносить радость, которую она прежде ощущала, посылая в корзину мяч или привешивая к дереву дуплянку. Тело переросло детскую забаву с мячом и скворечником. Пальцы и ладони не так живо чувствовали пупырчатую резину баскетбольного мяча, и синицы больше не садились на ее ладонь. Что-то с ней случилось 22 марта — в День птиц…