Новый Мир ( № 8 2010)

Пастернак пытался объяснить свои чувства Марине Цветаевой: «Я хотел рассказать тебе о жене и ребенке, о перемене, произошедшей в эти годы со мной, и — в эти дни; о том, как ее не понимают; о том, как чиста моя совесть и как, захлебываясь тобою, я люблю Женю и болею, когда она не пьет рыбьего жира…»(VII, 617).

И снова в другом письме: «Моя жена порывистый, нервный, избалованный человек. Бывает хороша собой, и очень редко в последнее время, когда у нее обострилось малокровье. В основе она хороший характер. <…> Не низостью ли было бы бить ее врасплох за то и пользуясь тем, что она застигнута не вовремя и без оружья. Поэтому в сценах — громкая роль отдана ей, я уступаю, жертвую,лицемерю(!!), как по либреттному чувствует и говорит она. Но об этом ни слова больше. Ни тебе, ни кому другому. Забота об этой жизни, мне кажется, привита той судьбе, которая дала тебя мне. Тут колошмати не будет, даже либреттной» (VII, 624 — 625).

 

А тем временем обстановка в семье Пастернаков становилась все более напряженной. Одновременно с непримиримостью самого близкого человека растет центробежная сила его стремления к Марине Цветаевой. 10 апреля он задает ей прямой вопрос: «Уехать ли мне к тебе сейчас или через год?» (имелось в виду — год потратить на окончание «Лейтенанта Шмидта») — и ждет ответа. Ответ Цветаевой — отложить: «Через год. Ты огромное счастье, которое надвигается медленно… Живи свой день, пиши, не считай дней, считай написанные строки». Пастернак остается в Москве.

Наоборот — 22 июня Евгения Пастернак с сыном уезжает за границу к родным мужа для отдыха и поправки. Она выставила несколько условий, по выполнению которых их дальнейшая жизнь станет возможной, и отказалась писать мужу до выполнения им этих условий. Но Пастернак не понимал любви на основе мирного договора. Он не понимал ее молчания, ее неумолимости («О Боже, да если бы мы были в сорока ссорах с тобой!»). Его письма лета 1926 года жене полны горечи, попыток объяснить свойкод любви, основанный не на взаимных требованиях, а на полной преданности, самопожертвовании и вере в другого человека: «Когда ты по-настоящему кого-нибудь полюбишь, ты поставишь себе за счастье обгонять его в чувстве, изумлять, превосходить и опережать. Тебе тогда не только не придет в голову мелочно меряться с ним теплом и преданностью, а ты даже восстанешь на такой образ жизни, если бы он был тебе предложен, как на ограничение твоего счастья»(VII, 730).