Глава «Молоко» из многоглавой книги Семена Файбисовича «Рим. Разговор» (в сборник вошли лишь четыре главы), держащая, как и все прочие главы, интонацию предельной откровенности разговора, отрывается от всех прочих, выходя на уровень уже и откровения, по Бродскому: «Италия была откровением для русских». Нужно в Риме жить, чтобы пролился новый (для тебя), озаряющий свет на существующий миф, чтобы стать соавтором, разработчиком римского мифа. Файбисович наверняка представлял, что на антропологическом уровне миф о римской Волчице и культ Богоматери, особенно Мадонны кормящей, связаны нерушимой связью, вернее, оба восходят к человеческой потребности сублимировать животные инстинкты, в данном случае — инстинкт продолжения рода. Но одно дело — знать, а другое — жить в римском пейзаже, античном и христианском нераздельно, видеть ежедневно купола римских церквей, те самые, из «Римских элегий»: «И купола смотрят вверх, как сосцы волчицы, / накормившей Рема и Ромула и уснувшей». Одно дело — читать о чем-то, а другое — жить в этом (потому, должно быть, Файбисович и не вспоминает строчки из «Элегий»?..). Творя глубоко личный миф о куполах римских церквей, Файбисович доходит до своей гипотезы падения Римской империи, и хотя опровергнуть его домысел можно хронологией, важнее — для его личного возрождения — то, что отныне он как бы впервые видит исторического человека в природе, религии, культуре, в том числе родной, русской. И такая вещь, как «беспримерно духовная атмосфера русской культуры», смогла быть им осознана — на преображающей глубине переживания (не только гордости за русскую культуру, но и сострадания к ее трагической судьбе) — только там, где земля и небо показывают
Фонд Бродского девять лет подряд приглашал поэтов, литераторов, затем пошла череда художников; образцы их работ даны в изобразительном разделе книги. У художников в Италии свои трудности. Если, по слову Тимура Кибирова, Рим «не литературогеничен», то Вечный город, вся Италия слишком уж фотогеничны, и, стало быть, эту фотогеничность надо стереть, чтобы дать красоте второе рождение. Художница Ольга Флоренская, «митьковской» школы, деформирует Рим в духе «митьки никого не хотят побеждать!», ее Рим — не победоносный, а стареющий и хорошеющий от времени, не столько Вечный, сколько уютный, женственный, словом — прекрасная старая дама. Никита Алексеев от Рима оставляет пару-тройку пиний и в компанию им берет белого пуделя; свет и цвет, по счастью, адекватны римским, и это неплохой результат. Дмитрий Цветков деформирует... Волчицу, отрывая братцев от вымени, напускает на все семейство и основанный ими город тучи комаров-чертенят; в их сети попадают облака римских амуров — мораль сюрреалистической басни прочитывается легко: и Вечный город не устоял перед чертовщиной современности, ощутима атмосфера если не конца света, то конца цивилизации. Однако еще более радикальный Вадим Захаров своими элегантными ироническими перформансами лишь подчеркивает вечность города, его, Рима, снисходительность к милым забавам, «благое», по приведенным уже словам Елены Шварц: «равнодушье Рима / Ко всему, что не есть Рим».
От итальянского наследства не деться никому, в первую очередь — итальянцам. Кто из прошедших «выпрямляющий» итальянский путь не согласится с Семеном Файбисовичем? «После Рима я даже сделал для итальянцев исключение из того банального правила, что люди бывают симпатичными — сколько угодно, а народы — нет. <…> Итальянцы, что абсолютно уникально, обаятельны именно в групповых и массовых проявлениях — в своем „коллективном бессознательном” (то, что они сплошь и рядом симпатичны „штучно”, уже не наперекор правилу)».
Источник такого антропологического выброса где искать? Можно попробовать в вышепроцитированном стихотворении Стратановского: поэзией он не захватит, но его проза — о прозе красоты — приблизит к разгадке загадочной итальянской души.
Лиля ПАНН
Нью-Йорк
[1] А л е к с е й Б у к а л о в. Пушкинская Италия. СПб., «Алетейя», 2007, стр. 95.
[2] «Урсусливая» от ursus — медведь
[3] «Che lingua e maternа» — какой язык родной
[4] Аллюзия к Ходасевичу: «Да, меня не пантера прыжками / на парижский чердак загнала» («Я, я, я. Что за дикое слово!»).
Онтология антологии
ОНТОЛОГИЯ АНТОЛОГИИ