Ну конечно же, Ницше, Савинков и Николай Гумилев. Ничего интересного, Лимонов-вульгарис: “„Воспоминания террориста” (книга Савинкова. —
С. Б.) глубже и мощнее <…> чем все тома Достоевского”. Звучит дико, но поклонников Лимонова не удивит. Книгу я читал не по порядку, а листал, выбирая самое интересное. И, как это иногда случается, уже собираясь отложить ее, нашел нечто любопытное: оказалось, у Лимонова есть любимый русский писатель. Да какой! Николай Васильевич Гоголь! И есть любимое художественное произведение: “Выдающимся исключением в творчестве Гоголя является отличный, здоровый, полный воздуха, запаха травы, горилки, отваги, крови и казацкого пота „Тарас Бульба”. Повесть эта, может быть, лучшая во всей русской литературе. (Каюсь тотчас и отбрасываю „может быть”, лучшая!)”. Ну, конечно, чуть ли не самое кровавое произведение русскойклассической литературы, в известной мере — уникальное, и его уникальность почувствовал Эдуард Лимонов. А ведь Гоголь описал как раз людей войны, не рафинированных, не читавших Селина и Сартра, да и Псалтыри тоже не читавших, но зато настоящих, подлинных. Я давно не перечитывал “Бульбу”, хоть и любил его еще с детства. Но тут представился хороший повод перечитать. Признаюсь, только теперь я начал понимать, как сказал бы Солженицын, истинный, богатырский смысл повести Гоголя. Поход на поляков — сюжетное ядро повести — носил, извините,учебныйхарактер. Слух о том, что ксендзы запрягают в таратайки православных христиан, а “жидовки шьют себе юбки из поповских риз”, был только поводом к войне. А причина вот:“— Что, кошевой, пора бы погулять запорожцам?
— Негде погулять, — отвечал кошевой <…>
— Как негде? Можно пойти в Турещину или на Татарву.
— Не можно ни в Турещину, ни в Татарву <…>.
— Как не можно? Как же ты говоришь: не имеем права? Вот у меня два
сына, оба молодые люди. Еще ни разу ни тот, ни другой не был на войне, а ты говоришь — не имеем права <…>. Так, стало быть, следует, чтобы пропадала даром козацкая сила <…>. Так на что же мы живем, на какого черта мы живем?..”