Новый мир. Книга 1: Начало. Часть вторая

— Вам посчастливилось начать свой путь во взрослую жизнь в век тотального подъема: экономического, социального, культурного, — продолжал, тем временем, Элмор. — Проводив 23-ий год с того страшного дня, когда старый мир, к которому привыкло старшее поколение, навсегда перестал существовать, наше общество подвело определенную черту. Мы многое уже сделали, но еще большее предстоит сделать. И именно вам, лучшим представителям первого постапокалиптического поколения, выпала честь бесстрашно шагнуть в новую эпоху — эпоху, когда человеческая цивилизация, споткнувшись о собственные пороки, наконец выпрямится, чтобы твердым шагом устремится к невиданному и непревзойденному величию. Для этого, мои дорогие друзья, у вас есть абсолютно все: энергия, ум, смелость, обаяние и, конечно же, блестящее образование. Желаю вам лишь одного, молодые коллеги — используйте все это во благо, а не во вред. Не отступайтесь от тех незыблемых принципов, которые вы познали в этих стенах — и тогда мы никогда больше не повторим ошибок прошлого…

Этот сенатор говорил то же, что и все, но, в сущности, он выглядел довольно-таки симпатичным малым в сравнении с другими политики, которых мне приходилось видеть в новостях — подтянутый, молодой, с искренними дружелюбными глазами, в которых читалось что-то еще кроме зашкаливающих политических амбиций.

Во время своего выступления улыбающийся сенатор то и дело поглядывал на меня. Возможно, дело было в том, что я стоял крайним правым в первой шеренге, обращая внимание своим безукоризненным телосложением и стройной осанкой. На моей груди сверкали под солнцем несколько нагрудных знаков, которые я заслужил за время учебы, в том числе бронзовая медаль в юношеской спортивной олимпиады.

Едва заметно скосив взгляд в сторону воспитателей, которые тоже выстроились в своих парадных одеяниях, я заметил, что Кито, как всегда серьезный и мрачный, не смотрит на меня, словно я больше не существую. Мне было даже немного обидно, что вся та ненависть, которую испытывал ко мне куратор, на самом деле не имела личностного окраса. Это была всего лишь часть его ядовитой натуры, и новым несчастным, которые попадут под его начало в следующем году, выпадет ровно столько же яда и желчи, сколько выпало мне.

Поведя глазами дальше, в сторону своих однокашников, я увидел лица друзей — Шона Голдстейна, Ши Хона, Сережи Парфенова и других, с кем я провел бесчисленные и очень долгие дни и ночи, грызя гранит наук и обучаясь непростым урокам выживания в крайне недружественной среде 4-го специнтерната. Лица Шона и Сережи сияли от радости, а у Ши, только что вышедшего из карцера, был очень бледный и утомленный вид, и он едва держался на ногах. Должно быть, Петье распорядился щедро сдобрить воду непокорного корейца успокоительным, чтобы он не вытворил чего-нибудь на выпускной церемонии.

Не думаю, что мы с ними на самом деле были друзьями в том значении, в котором я называл другом Джерома Лайонелла. Порядки в «Вознесении» не располагали к тому, чтобы люди могли стать здесь по-настоящему близки. Однако между нами установилось своего рода братство наподобие того, что могло бы развиться, наверное, между сокамерниками в тюрьме, которые связаны одной и той же мечтой — мечтой о свободе. Конечно, бывало разное. Некоторые вещи мы будем потом вспоминать со стыдом и сожалением. Но в целом мы достойно выдержали испытание человечности — насколько это было возможно, я всегда поддерживал товарищей в трудные минуты, и всегда знал, что сам могу рассчитывать на их поддержку.

Были у меня и недоброжелатели, взять хоть того же Поля, но в эту памятную минуту наша неприязнь отошла на второй план, и каждый радовался своему счастью — за исключением тех многих, кто не сумел окончить интернат. Но эти последние на церемонии не присутствовали.

Из стройного женского ряда на нас с улыбками глазели однокурсницы. Не удержавшись, я и сам улыбнулся краем губ, посмотрев на Рину, которая выделялась среди нежных худеньких девиц своей широкоплечей и угловатой боксерской фигурой. Рина едва заметно подмигнула мне и даже показала язык, чем вызвала гневный взгляд своей кураторши. Она выглядела вовсе не так уж плохо в своей отутюженной серой ученической униформе, с короткими темными волосами, которые были собраны в аккуратную косичку.

По окончанию церемонии, когда актовый зал гимназии утонул в веселом гомоне, смехе и вспышках фотокамер, я начал пробираться сквозь нарядную толпу, источая улыбки и рукопожатия, отвечая словами благодарности на банальные напутствия воспитателей — в сторону ворот, в сторону выхода отсюда, где, как я знал, меня ждала свобода.

— Поверить не могу! — в сердцах хлопнул меня по спине Шон, идя рядом со мной. — Это свобода, парень! Свобода!

— Да, — мечтательно улыбнулся я, ускорив шаг. — Слышишь, Ши?! Куда твое веселье подевалось?!

Захваченный радостными чувствами, я подхватил низкорослого корейца на руки и с легкостью поднял над землей, вызвав смешки сокурсников, но сам кореец не отреагировал ни возмущением, ни улыбкой — выглядел он как сомнамбула.