Новый мир. Книга 4: Правда (СИ)

Я снова видел, как наяву, хаос и панику вокруг, когда в толпу демонстрантов начали лететь гранаты со слезоточивым газом и светошумовые, струи воды из водометов, заряды электрического тока из пушек, установленных на дронах, а затем на толпу понеслись неодолимой железной громадой «Автоботы». Снова чувствовал смесь гнева и страха, когда безжалостные машины на скорости врезались в ряды отставников, раскидывая их, как кегли для боулинга. Бессильно смотрел на обескураживающее зрелище противостояния яростных, но безоружных людей с гигантскими роботами. Снова слышал рвущийся из собственной груди крик, призывающий людей вокруг держать строй, не отступать. Слышал первые выстрелы из оружия, которое, вопреки самым строгим предостережениям, некоторые протестующие принесли с собой, и теперь применяли против «Автоботов».

И, конечно, я очень отчетливо видел последние секунды этого эпического кино, которые заканчивалось для меня тем, что огромная роботизированная клешня опустилась на мою шею и с силой обрушила вниз, на асфальт, тонущий в облаке слезоточивого газа.

И лишь проснувшись, я увидел впереди толстые прутья тюремной решетки.

— Эй, гондоны! Вы чего делаете вид, что нас тут нет?! — громко орал повисший на решетке мужчина, выглядящий не очень адекватно. — Вы что, не слышали, что мэр приказала нас всех немедленно отпустить?! Хватит уже порочить честь своего мундира! Больше уже некуда!

Обведя мутноватым взглядом камеру «обезьянника», который был рассчитан максимум на десяток задержанных, я насчитал в ней по меньшей мере десятка три взбудораженных мужчин, которые сидели или полулежали у каждой из трех стен, держались за решетку или нервно бродили из стороны в сторону. Большинство из них выглядели здорово потрепанными, с воспаленными от газа глазами, ссадинами и ушибами, но так, будто им уже оказали первую помощь.

— Черт возьми, — прошептал я, болезненно поморщившись и взявшись за свою голову, которая, как оказалась, была забинтована.

— Э-эй! Ублюдки! — не унимался человек возле решетки. — Ты! Да, ты, жирдяй! Давай, подойди-ка сюда и выпусти меня скорей из этой чертовой клетки, если не хочешь, чтобы тебя завтра нахер уволили из органов!

— Закройся наконец, недомерок, — неприязненно отозвался кто-то по ту сторону решётки. — Ты сам прекрасно знаешь, что ты оказался здесь, потому что попал в число самых буйных! Так что не строй из себя невинную овечку! Никто тебя никуда не отпустит, пока судья не решит, что с тобой делать, ясно?!

Мне понадобилось пару минут, чтобы принять из лежачего положения сидячее.

— Расскажите мне кто-нибудь, что произошло с той минуты, когда «Автобот» огрел меня башкой об асфальт, — попросил я, не обращаясь ни к кому конкретно.

— Не знаю, приятель, в какой точно момент это было. Но могу точно тебе сказать, что вскоре после этого этот чертов беспредел прекратился, — охотно ответил сидящий рядом мужик.

— Ага. Поздно он, сука, прекратился! — возразил ему кто-то другой. — Когда половина сиднейской полиции отказалась применять силу против демонстрантов — до этих идиотов так и не дошло, что им пора остановиться! И они попробовали задавить нас одной техникой и наиболее лояльными отрядами. Больше сотни тысяч людей были на площади!

— Ага. Двести тысяч не хочешь?! — хмыкнул еще кто-то.

— Может и двести. Идиоты! Но до них дошло, что они творят, когда «Автоботы», укладывающие женщин и стариков рожами в асфальт, появились на всех телеканалах, кроме скурвившегося ABC и еще парочки таких же лизоблюдских рупоров властей. Наш мэр сразу же поспешил выступить с речью, в которой сказала, что она, мол, занимает нейтральную позицию в политической борьбе, и призывает полицию Сиднея, хоть она, мол, и не может ей приказывать, не участвовать в силовых действиях против мирных демонстрантов — ну, кроме тех, конечно, кто собрался под флагами Сопротивления.

— Да, эта всегда была шустрой и скользкой, всегда держала нос по ветру. А вот верховному комиссару Макнамаре понадобилось еще полчаса или час, на протяжении которого роботы и копы продолжали теснить и дубасить людей, увеличивая число пострадавших каждую секунду, прежде чем он наконец вытащил свою жирную задницу на публику и начать бормотать, что, мол, «я не я и лошадь не моя», «приказы сверху», «всем надо успокоиться», и тому подобное.

Я тяжело вздохнул, пытаясь переварить услышанное.

— Эй, мужик! — вдруг произнес кто-то из камеры, обращаясь ко мне. — Да, да, ты! А это не ты ли, случайно, выступал на собрании отставников-контрактников — ну тех самых, которые потом пошли прикрывать людей на площади?

— Да это точно он, — поддержал его еще один сокамерник. — Седой, со шрамами! Фамилия у него еще такая русская или балканская…

И, словно в ответ на его вопрос, за стенами камер раздалось мерное гудение и выкрик:

— Войцеховский! На выход!

§ 24