Новый мир. Книга 4: Правда

— Я рад, если у меня получилось быть убедительным. Все сказанное — правда.

— Ты был слишком убедительным, Димитрис. Настолько, что за это тебя могут убить.

— Меня нельзя сейчас убить, — покачал головой я. — В смысле — можно, конечно. Но это не выгодно. Бессмысленно. Моя смерть причинит больше неприятностей, чем я сам, если продолжу жить. А эти люди — рациональны. Ими владеет расчет, а не мстительность.

Лаура с сомнением покачала головой.

— То, что ты провозгласил, «Правда о войне» — это звучит как начало чего-то грандиозного. Начало серьезного процесса, который очень многие силы хотели бы пресечь. Ты затронул нерушимое табу. Приоткрыл шкаф, полный скелетов, который никто не открывает по молчаливому уговору чуть ли не всего мира. Такой проект почти никому из сильных мира сего не выгоден. А многим — смертельно опасен. Сам по себе анонс этой акции, не сомневаюсь, уже взбудоражил кое-кого. Но ведь ты еще не нанес удар ни по кому конкретно. А значит — тебя еще не поздно остановить.

— Знаешь, в чем суть? Я не знаю почти ничего такого, чего не знают многие. Сотни людей. Все они сидят и молчат. Но любой из них может начать говорить. И ты никогда не знаешь — кто именно.

Лаура посмотрела на меня с любопытством.

— То, что ты сейчас слышишь — нечто большее, чем лично мой вызов системе. Я хотел бы, чтобы это стало ящиком Пандоры. Хотел бы, чтобы люди, знающие правду, начали говорить. Многие люди. И если будет так, то это будет как лавина, и никто, никакими силами уже не заткнет все дыры. Убивать меня сейчас — какой в этом смысл? Я выбросил призыв в массы — и не от меня зависит, что будет дальше.

— Твои расчеты могут не оправдаться. Ты — новичок в таких играх.

— Жребий брошен, — фаталистически пожал плечами я.

— Я по-прежнему считаю, что ты в большой опасности.

Я нервно куснул губу. Затем сменил тему:

— А как насчет тебя? У тебя есть какой-то план? В Форест Глен ведь частный аэропорт, так?

Она коротко кивнула.

— Там ждет заправленный реактивный самолет. У пилота есть инструкция, как только я окажусь на борту, подниматься в воздух и лететь подальше отсюда.

— У тебя есть свой личный самолет? — мои глаза поползли на лоб.

— Конечно, нет. Его экстренно арендовали и предоставили мне кое-кого, кто очень хотел бы, чтобы их дочь убралась подальше из этого города.

Я кивнул.

— Неплохой план. Тебе следовало последовать ему еще вчера, а не выручать меня снова из беды.

— Не «мне», а «нам».

Я обратил на нее долгий взгляд. Затем неуверенно покачал головой.

В моей памяти всплыли лица ребят из «носка», которые стояли рядом со мной на площади Содружества, плача от слезоточивого газа, глохнув от хлопков светошумовых гранат, принимая своими телами пинки «Автоботов», удары током, холодную воду и резиновые пули: начиная от Торнтона, Гэтти, Гауди, с которыми я знаком недавно, заканчивая Чако, Хосе, Илаем, Стефаном, которые были рядом со мной еще во времена клуба. Сколько из них сидит сейчас в изоляторе, не в силах раздобыть средств на залог?

Затем я вспомнил о Джероме Лайонелле, который, если только он еще не успел совершить какое-то безумие, бродит, должно быть, сейчас, словно тигр в клетке, сгорая от бессильной ярости из-за невозможности спасти свою жену и сына, которых у него отняли. Вспомнил о Миро с Шаи и Элли с моим Мишкой, о Рине с Грубером, которым, скорее всего, еще не удалось покинуть Сидней и уж точно Австралию, ведь к их услугам не было частного реактивного самолета.

— Не думаю, — решительно покачал головой я. — Я не для того это делал, чтобы от них бегать.

— Не говори ерунды! Твой единственный шанс — это выйти у них из-под удара как можно скорее. Ты должен оставаться живым и на свободе — это сейчас самое важное.

— Значит, после всего, что я вчера сказал, после того, как я призвал людей бороться и не бояться, ты предлагаешь мне просто-напросто поджать хвост и бежать? — насмешливо переспросил я. — Ты понимаешь, что после этого скажет обо мне любой, кто сейчас остается в городе и продолжает бороться? Скажет, что этот парень, Войцеховский — очередное ссыкло и дешевый балабол, как и политиканы, которые подбадривают их, находясь в безопасности в своих поместьях в тысячах миль от зоны, в которой горячо. И правильно скажут. Этот поступок дискредитирует мои слова. Мои начинания. Если я — никто, то и идеи мои — ничто.

Я заметил, как Лаура недовольно поджала губы при слове «политиканы», и вспомнил, что ее собственный отец — один из тех оппозиционных политиков, которых я только что мокнул в дерьмо. Вспомнил наш разговор в баре прошедшим летом, после кремации Питера, в котором она цитировала слова своего отца, который не считает пороком излишнюю осторожность.

— Димитрис, ты обвинял меня в свое время в надменности. А теперь послушай себя! Ты сейчас говоришь: «Для обычных людей, ну вроде тебя, Лаура, а уж тем более для трусливых политиканов вроде твоего папаши, трястись за свой зад, бежать и прятаться — это нормально. Ну и бегите себе. Но я-то совсем другой, весь состою из принципов и идеалов, ничего не боюсь и на все срал с высокой башни!»