Новый Мир. № 1, 2002

Дневник, предлагаемый вашему вниманию, он вел с 1926 по 1929 год. Скорее это записки дневникового характера, воспроизведение, даже с сохранением транскрипции и диалектов, рассказов его пациентов. Это отдельные запомнившиеся ему выражения или просто интересные фамилии. Из этих записок видно, насколько любили и доверяли своему доктору больные, приходившие к нему в Рыбинск даже из далеких сел. По словам А. А. Золотарева, К. А. Ливанова отличало «уменье разбираться в житейском испытании, вскрыть греховную язву и удалить ее — это было наследственное богатство Константина Александровича, умноженное высшим медицинским образованием и глубоким, постоянным наблюдением людского быта и земного царства. Диагнозы Константина Александровича были зачастую блестящи, выводили товарищей-врачей на верный путь лечения, подтверждались в столицах — в Питере и в Москве. С другой стороны, тоже наследственная страстная любовь к любимой и родящей Земле делала из Константина Александровича изумительно терпеливого и бесценного врача-утешителя, врача-исповедника, готового, как и его отец, принять последние минуты умирающих так, как велит Бог Отец всяческих и как того требует наша человеческая совесть»[1].

Дневник К. А. Ливанова чудом уцелел во время обысков. Родственникам удалось спасти эту маленькую тетрадь, исписанную бисерным почерком Константина Александровича. В настоящий момент «Дневник» хранится у его внучки Светланы Всеволодовны Вейде, в Рыбинске.

Записи К. А. Ливанова публикуются в сокращении, обусловленном форматом журнальной публикации. Издание их отдельной книгой — дело, надеемся, недалекого будущего.

1926

24. IV.26. Ночь под Вербное воскресенье.

«Мне и одному хорошо, и со всеми. Я не одиночка и не общественник. Но когда я один — я полный, а когда со всеми — не полный. Одному мне все-таки лучше. Одному лучше — потому что, когда я один, — я с Богом!»

Почему-то пришли на память эти милые, чудесные слова даже и не вспомню кого… Может быть, потому, что за стеной играет моя Галя[2]… Весь день у меня какое-то тревожное, потерянное настроение. Как будто обронил что-то важное, нужное — и не могу найти. Сейчас Галя вернулась из церкви и очень оживлена: до самого дому донесла горящую свечку, и только у самого крыльца свечечка догорела, не потухла, а догорела до конца, обжегши ей пальцы. Рассказала, как на улице какой-то кавалер под ручку с дамой, поравнявшись с ней, хотел было что-то сказать по поводу горящей свечки, но не успел, а только презрительно фыркнул и получил за это «большого дурака». Рассказала и улетела. И вот слышу: подбирает что-то на рояли…

И вдруг как-то светло и тихо стало. Такая знакомая, давно-давно родная мелодия… Вспомнилось, как в далекой юности я услышал ее в необычной обстановке.

Летняя ночь — удивительно ясная, лунная — в моем родном селе. Густой, молочно-серебристый туман закрыл все кругом. Не видно домов, чуть-чуть холмиками выступают из белого моря верхушки деревьев на погосте. А над морем голубое сияние.

По дороге слышен стук одинокой телеги. Все ближе, ближе…

И вдруг чудесный голос: «Выхожу один я на дорогу, сквозь туман кремнистый путь блестит. Ночь тиха, пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит». Не видно ничего, слышно только, как стучат колеса, фыркает лошадь. Голос — высокий, чистый, нежный тенор — как будто плывет из тумана.