С другой стороны, совершенно не важно и то, что расхаживающие по мукам герои Алексея Толстого поддерживали большевиков и честно принимали условия новой власти. Не спасло. Раздевание, хотя и добровольное. Раздевание, хотя и на виду у всех. Смотрите, как я сам, сам! Смотрите, как мы сами и на ваших глазах, обобществляясь, станем голенькие!.. Трагизм перерастал в ёрнический комизм. После Алексея Толстого самораздевание ускорилось, став еще и радостнее, еще и веселее — скажем, в “Поднятой целине”. И реакция на непосредственного предшественника в литературе, разумеется, не исключалась. Писатели как-никак повязаны. Чувственным образом... Дыша друг другу в затылок… Автор — автору. А что? А вот обобществим сами себя. А вот кто больше отдаст свое и разденется, а после и поглядим-ка — останется ли там загадка (или вдруг разгадка) этой самой таинственной русской души?!
Еще заметнее было с мелкотой — с второстепенными героями и второстепенными романами. У них обобществление становилось наркотическим. Автор ликовал, когда у его героя отнимали дом, жилье, лошадь, корову, у кого-то, помнится, в миг кульминации обобществили лошадь и кучу песка…
Однако если по порядку и о главном за полвека, то вот:
в “Петербурге” Андрея Белого разрушается особняк —
в “Собачьем сердце” уплотняется жилье —
в “Тихом Доне” разрушается казачий уклад, а с ним вместе —
в “Мастере и Маргарите” — буквальное раздевание людишек;
В целом же, перефразируя веселую частушку, можно было бы спеть:
Что ни роман — то вешка,
Сымается одежка.
Но вот странный герой Андрея Платонова, казалось бы, выбивался из ряда. Ан нет!..
4
Герой платоновского романа, как мы помним, обуреваем уникальной мыслью опережения: “Слишком медленно мы раздеваемся!.. А нет ли где уже готового? нет ли где Чевенгура — нет ли где такого места, или городка, или хоть поселка, где все уже прежде нас разделись сами по себе? уже голые? как Адам!.. Нам их надо найти! Необходимо найти!..” — и герой ищет: скачет и скачет по оголяющейся России.