Мурзилка взялся даже загружать мешки в вездеход. Сперва Сашка с Григорием, кряхтя и вполголоса матерясь, поднимали мешок к краю обрыва, и тут Мурзилка вцеплялся в него и волок — то волоком, то на спине — до вездехода, где уже перехватывали мешок Шварц или Николай. Мешки были мокрые, в рыбьей слизи, песке и чешуе, и грязная рубаха бригадира вымаралась совсем, пошла на спине черными пузырями. Но в пьяном азарте Мурзилка уже ничего не замечал и продолжал битву с мешками, хрипло и часто дыша. Мальчишка теперь крутился у воды, возле парня, который хоть и дрожал беспрерывно, а все-таки на берег не вылезал, с жуткой покорностью собирая пустую сеть в стороне от погрузчиков. Она вдруг увидела, что у него мокрые... то есть, скорее всего, описанные штаны. И снова показалось совершенно диким все, что происходит здесь, и непонятным...
Сашка перебил ее мысли.
— Шабаш! — закричал он, вскидывая на берег последний мешок. — Умаялись, перекур!
Все закурили, кроме Шварца да парня, возившегося с сетью.
Мурзилка поискал по карманам курево, но не нашел и, вздохнув, уселся на песок чуть в стороне от всех.
— Максимыч, — вдруг позвал Николай, протягивая сигареты, — на-ка покури.
Мурзилка потянулся, кивая благодарно. Грубые руки его дрожали. Сашка, поглядев на него, усмехнулся. Мужик в оранжевом комбинезоне, поморщившись, отвернулся в сторону.
— Гриша, — словно только того и ожидая, вдруг спросил Николай. — А что ж не встречались мы тут с тобой прежде?
— Бог миловал, — отрезал мужик не поворачиваясь.
Желтый глаз хромого ожил:
— Кошечку мою помнишь?
Мужик из-за плеча взглянул на Николая с опаской.
— А помнишь, как ты меня напоить велел и в трюме бросил?
— Не надо, Коля, — попросил мужик в оранжевом, поднимаясь с земли. — Жизнь прошла, теперь-то что?
— Он боцманом у нас был, стучал, падла, — вдруг нехорошо стал заводиться Николай. — Котенка моего утопил — за то, что я его на чистую вывел... А меня...
Тут к месту случившийся Сашка обхватил Николая за плечи:
— Ты, Коля, остынь, ладно, знаем же все...
Николай неожиданно подчинился:
— Вот увидал его, гада...
Тишина повисла. Ей страшно было взглянуть на Николая и на Григория, и она смотрела в воду реки, понемногу просветлевшую от мути.