Новый Мир ( № 1 2007)

Прозвище Арсения было Леший. Мне казалось, что он не похож на наших сверстников: когда они сидели возле домов, курили и говорили проблядки,слушая магнитофонные песни, под которые вчера потели и содрогались, Арсений с ружьем и пятнистой, как луна, собакой возвращался из леса. Он бил уток и часто приносил детям живых ежиков, лисят или ослепленных светом дня сов. Когда мыстали ходить вместе,Арсений водил меня не в клуб на танцы, а в окрестные сады. Он показывал мне, где самая сладкая слива, а где — груша. Он был романтиком мелкого садового воровства. Он знал гнезда горлиц и овсянок, лисьи норы и лежбища кабанов. Я вышла за него в восемнадцать. В лесу Арсений был необыкновенным. Увы, он не прочитал ни одной книги.

Задолго до развода я уже относилась к нему как к младшему брату, и это ранило его.

В первый раз мы поссорились из-за фламинго. Арсений пришел — рукава его пахли крапивой, — и сказал, что видел розового фламинго на рассвете на Курпинском болоте, — он хотел этим удивить, обрадовать меня. Я пробормотала: “Не говори ерунды, здесь даже цапли не водятся”, — не отрываясь от книги — готовилась к экзамену. Арсений, как паутину, смахнул с моего лица очки и вдавил оправу в половицу. “Ходи ты без них, говорят: „Что у тебя баба в очках… больная””.

Ася тоже, ко всему, близорука. Правда, она, как и Арсений, не читает.

 

3

Ася родила этой зимой, в Москве. Она появилась у своей бабки без документов, внезапно — кто-то из сельчан ехал на машине, и она напросиласьпрокатнуться. Ее мать была в Ригаре, на похоронах сестры, а отец, живший тогда тоже в Москве, пил запоем.

Ася позвонила мне, и я навестила ее. Она встретила меня во дворе — ходила за пивом для отца. Ее лицо еще больше осунулось, и голова напоминала живой череп. Ася вскрикнула и обняла меня так крепко, что я втянула живот под напором ее плода. “Наверное, рожу скоро. Брюхоопустилося,— небрежно сказала Ася. — А ты как? Замуж не вышла? Осторожно, здесь скользко так, я уже сегодняшлепнулася,прямо брюхом”. — “Как Арсений тебя отпустил?” — “Онобратносказал: „Может, в Москве родишь, там медицина лучше””.

Полуслепая бабка со слоновьими ногами в обвисших чулках даже не заметила меня, а отец качался на загаженной кухне, как тростник, отнюдь не мыслящий. В квартире были постояльцы — торговые таджики, завалившие бауламизал,где по пыльным коврам и покрывалам ходили тараканы. Незаметные сразу, они производили аберрацию зрения, — казалось, что это узоры из аляповатых, словно зевающих цветов сползают с тканей, и кружилась голова.