Новый Мир ( № 1 2010)

В книге три главы. Первая, самая эклектичная, соотносит еду с такими разными областями жизни, как «алтари, кухни и футбольные поля». Мы узнаем о столе Святейшего престола, о гастрономических обыкновениях семейства Диккенсов, о хрестоматийной и нарицательной Молоховец, о кулинарных книгах как жанре, о роли кавказской кухни в жизни Г. А. Печорина и, наконец, о том, как несостояв­шийся футболист стал чемпионом среди кулинаров. Вторая глава рассказывает об «общественно-политических блюдах» — о том, как еда помогает человеку (а то и заставляет его) взаимодействовать с социумом. В том числе и сопротивляясь. В ней повествуется об особенностях имперской кухни, о смыслах вегетарианства, о дисциплинирующих функциях школьной еды, о специфике советского гастрономического опыта — а этот последний вырастал, между прочим, до экзистенциального: «домашняя советская кулинария сообщала жизни смысл». Она способствовала укреплению дружбы народов (или выработке имперского сознания! — это как посмотреть), сводя на одном столе сибирские пельмени, грузинское вино, балтийскую сельдь; «противостояла унизительной скудости реальности и давала простор фантазии, не рискуя остаться под прицелом внимательного ока власти»: именно скрытому оппозиционному потенциалу советских людей, по мысли авторов, мы обязаны появлению таких изысков, как селедка под шубой, цыпленок табака и «салат столичный». Ранне-постсоветская скудость, в свою очередь, обостряла творческое мышление: «из разливного молока делали дома сыр», «из манной каши — псевдорыбью псевдоикру». Третья глава выявляет в еде литературные и художественные смыслы: рассказывает о неразделимости кулинарии и искусства на примере поваров-виртуозов Жоэля Нормана и Джейми Оливера; о становлении профессионала кухни — шеф-повара и автора кулинарных бестселлеров Энтони Бурдена; о революции в гастрономическом сознании британцев, произведенной знатоком средиземноморской кухни и опять-таки кулинарной писательницей Элизабет Дэвид.

Основной текст сопровождают сноски, принадлежащие, похоже, Кириллу Кобрину и помещающие то, о чем там сказано, в широкий историко-культурный контекст. Так, упоминанию кухни советских времен сопутствует рассказ о том, что «кухня, наряду с книжным шкафом и телевизором, была одним из символических центров типичной квартиры брежневской эпохи», «выполняла роль гостиной и паба одновременно» и таким образом — служила площадкой для выработки моделей микро- и даже макросоциального поведения.