Новый Мир ( № 1 2010)

Вновь по винтовой лестнице спускается на палубу, секунду колеблется, но в результате отправляется не в цех, а к перилам, ограждающим по периметру нефтяной остров. Странная эта ночь, и он остро ощущает вдруг, как мал и беспомощен человек перед этой циклопической техникой. Ему почему-то до невозможности хочется взглянуть на что-нибудь успокаивающее, привычное. На море взглянуть. Он подходит к высокому, выше человеческого роста, ограждению и смотрит: внизу море, далеко, как будто он стоит на крыше семиэтажного дома, а вокруг — черная беспокойная вода…

И вдруг из-под платформы, там, где черная вода, вырывается огромный, как парашют, пузырь белого газа.

Рабочий на секунду обмирает, потом бегом — гулко отдаются шаги в пустоте — бежит в цех. Рвет на себя дверь, бросается к приборной панели

и смотрит на злосчастный прибор. Стрелка уже глубоко врезалась в красную часть шкалы. Ей осталось пройти еще столько же до непонятного слова «alarm»…

Беспокойство рабочего усиливается. Медленно, не торопясь и как бы во сне, стараясь своей суетой не тревожить действительность, он направляется к начальнику смены. Дежурка рядом, но тот спит, и спит не по случайности, а осмысленно, подготовленно, как, видимо, спал всегда: спецовка висит на стуле, под головой — подушка, одеяло наброшено…

Он думает: будить — не будить… И не решается. В цеху все работает. Гудят моторы, качают насосы, вращается буровая труба — вся эта разумная механика живет своей самостоятельной жизнью по-прежнему, без перебоев, и если б не стрелка, все было бы в точности как всегда. В норме.

В общем, рабочему Агафонову удается в очередной раз уговорить себя, что ничего опасного не происходит. Но все же он не успокоен. Поэтому он направляется в моторное отделение в надежде отыскать второго рабочего, с которым раньше поделился своими опасениями. Не сразу находит его. Тот занят привинчиванием ерундового красного краника на трубу водоснабжения.

— Коль, она еще ползет…

— Вишь, я занят.

— Но когда освободишься, глянешь?

— Слушай, на своем месте ты отвечаешь. Хочешь — скажи Широкову.

— Да спит он.

— Ну и что, что спит. Будить неохота? Делика-атно мы работаем.

А если… — И он издает рвущийся, кромешный звук, имитирующий развал и крушение всей нефтяной механики.

Агафонов бледнеет.

— Обосрался, что ли? — посмеивается Колька. — Не бзди, ерунда.

Он заканчивает завинчивать какую-то гаечку, лихо дает скользнуть ключу в карман спецовки:

— Пошли.

Они подходят, смотрят.

— Ползет, — суховатым голосом говорит Колька.

— И чё?

— Не знаю я. Это Петрович знает, мастер, он утром выходит. В первую смену. Утром скажешь ему… Тут автоматика…

— А бог ее знает, автоматика… Чего он показывает? Может, Петровичу позвонить?

— Я телефон его не знаю. Там, в дежурке у Широкова должен быть. Только сейчас полвторого, если он тебя пошлет — не обижайся. Да и чё ты скажешь? Только опозоришься…

И Колька, верный своему пофигизму, в очередной раз уходит.

Агафонов долго стоит, обреченно слушает гудение буровой, смотрит на вытянутые сверху вниз тросы — и вдруг приборы (медленно, но зато — все) начинают менять свои показания, как будто все они уже поняли, что произошло, и только люди еще не догадываются…

Рабочий кидается к своему прибору и видит, что стрелка давно перевалила «alarm» и уперлась в конец шкалы. И рядом мигает красная лампочка… И у всех приборов датчики показывают не то, что было до. До этого вот момента.

— Господи, спаси, — кидается он в дежурку, — Кольк-ааа!!! Спаси, Господи… Кольк-ааа!!! Где ты есть?! Сейчас же всех к чертовой матери…

Вбегает в дежурку, после перебранки с заспанным Широковым, которому он ничего объяснить не может, звонит Петровичу.

— Петрович, говорит Агафонов, там прибор зашкалило, сначала, вишь, на красное, а потом вообще на предел.

— Что за прибор? — орет в трубку Петрович. — Какие показания?

— Я не знаю, Петрович, дорогой, там все по-иностранному… Сначала белое, потом красное, и стрелка до конца… Я Кольке говорил, давай, мол, Петровичу позвоним, а он — автоматика, а теперь там все приборы на разное показывают, лампочка сигналит и газ из моря рвет… Не то что-то, батюшка Петрович, что делать-то?! Чего нажать, какой кран…

— Какой кран, вашу мать?! Какой газ?! Сволочи! Дежурного!

Агафонов с выпученными глазами сует трубку Широкову, и тот принимает ее и слушает не то что с изменившимся лицом, а с лицом неправдоподобно изуродованным ответственностью и ужасом:

— Слушаю…

Голос Петровича:

— Вы что там… Почему не звонили мне?! Отвечай, сволочь!

— Слушаю…

— У тебя там на пульте кнопка. Видишь? Красную?

— Какую?

— Красную, мать твою! Она одна. Видишь?

— Да…

— Нажми ее. Нажал? И больше — ничего не трогать! Щас еду!

Звуки гигантских механизмов буровой постепенно затихают, как будто испустило дух какое-то доисторическое чудовище. Снаружи видно, как снизу, из черной воды моря, всплывает еще один пузырь газа…

Петрович выезжает из далекой Астрахани, ему надо проехать сто километров.

 

sub XVII /sub